Сырник улыбался во всю пасть и норовил лизнуть девушку в нос.

– Во дурак… - в который раз удивилась развитости высокоорганизованного млекопитающего его спутница и, ещё раз вздохнув, зашагала в сторону храма на пригорке.

Храмовая площадь вместе с самим строением была обнесена круговой стеной, сложенной из дикого камня. Содержалась она, по всей видимости, не лучшим образом: где-то осыпалась, где-то провалилась, и не где-то, а повсеместно опуталась настырными тропическими лианами. Всё это, безусловно, говорило и о бедности общины, и о безалаберности служителей, не озабоченных внешним видом сакрального места.

Кира вспомнила, как Баларама перекрывал крышу на своём доме и усмехнулась – она бы ничуть не удивилась, если бы у такого хозяина и в храме крыша протекала, точа носы позолоченным идолам и барабаня по алтарю с дароносицей.

Впрочем, это лохматое запустение вокруг ей только на руку.

Она свернула с дороги, втекающей в центральные ворота, на узкую тропку, заросшую по сторонам высокими будыльями неизвестных Кире растений, и пошуршала по ней, сторожко оглядываясь. План был таков: обогнуть стену и понаблюдать за происходящим внутри через один из укромных, укрытых беспорядочными кущами проломов.

До своих зрительских рядов на галёрке разведчики добрались мокрые, как мыши. И распаренные, как варёные раки: горячая, душная влажность ворочалась в прихрамовых зарослях, стекая струйками пота по вискам, заставляя одежду липнуть к телу, а шерсть скручивая в неопрятные сосульки. Сырнику всё это ужасно не нравилось. Он поскрипывал жалобно, волочась за своей предводительницей, и периодически встряхивался всем телом, пытаясь избавиться от лишней влаги.

В отличие от собаки, Кира, целеустремлённо пробираясь вперёд, почти не обращая внимания на духоту и влажные юбки, облепившие ноги. Ну и что с того? Подумаешь, ерунда какая. Разве это неудобство – прям такой уж дискомфорт? Что я дискомфорта не видела? Ещё как и ещё сколько за последние полгода! Такое бывало, что нынешняя тропическая баня – мелкие брызги!..

Наверное, я привыкла, - подумала она с непонятным беспокойством. – Привыкла терпеть, переносить тяготы, преодолевать трудности, а порой и не замечать их в азарте поставленной цели по очередному спасению собственной шкуры… Хорошо это или плохо? Нужен ли человеку моего времени такой опыт? Закалит он меня или искалечит? – вот в чём вопрос…

О! Наконец-то – вот и пролом подходящий. Достаточно проломленный, чтобы слона провести.

Разведчица осторожно вскарабкалась по обвалившимся камням и заглянула за стену… Вот блин! Ну что за ленивые засранцы эти храмовые служители! Здесь тоже занавеси из перепутанных лиан и частокол из древесной поросли – ни черта не видать. Придётся подобраться поближе – сменить галёрку на партер.

Проковыряв в лиановой сетке проход, Кира перекинула ноги через каменную кладку и аккуратно, стараясь особо не потревожить росшие внутри кусты, просочилась внутрь храмовой территории.

– Жди меня здесь! – велела она Сырнику, будучи твёрдо уверенной, что «здесь» ждать её никто не будет.

Но и тащить его внутрь глупо. Если волочь за собой этого безмозглого пса, который отродясь в засадах не сидел и сидеть не собирается, к чему тогда вообще вся эта конспирация? С таким же успехом можно было зайти с центрального входа, вежливо и громко поздороваться и поинтересоваться своей ролью на вседеревенском мероприятии…

Девушка согнулась в три погибели и осторожно пробралась сквозь первую лесозаградительную полосу. Ага… Уже лучше… И местечко что надо: слегка возвышается над площадью, поэтому лицезреть получится не лес ног, а море голов. А за этим морем – вход в покосившуюся избушку деревянного храма. У входа ожидаемо вещал жрец и любимец богов Баларама, позади него тускло светилась золотом инсталляция из украшенных цветами фигурок жития и погубления великой Бхавани. Над алтарём плыл задумчивый дымок курильниц, замешивая в густую влагу воздуха тяжёлый сандаловый аромат. Справа, в разрывах уходящих облаков, горело рыжее золото закатного солнца; слева, на уже очистившемся небе, висела полная, пока ещё прозрачная, как дымка, луна.

Ничего не происходило. В том смысле, что ничего особенного: жрец проповедовал, люди внимали. О чём проповедовал – Кира разобрать не могла, как не прислушивалась. Её отделяла от храма звукопоглощающая толпа, вроде бы и безмолвствующая, застывшая в молитвенных раздумьях, склонив подбородки на сложенные ладонями руки, но всё равно издающая нестройные гул присутствия, который неизбежен при любом массовом скоплении живых организмов.

От нечего делать Кира вычленяла среди молящихся отдельных персонажей, рассматривала, гадая об их жизни, ядовито посмеивалась над их неказистостью. Вот горбун, с трудом поддерживающий искривлённое тело с помощью грубого, сучковатого костыля. Вот неопрятный старик, кашель которого похож на щёлканье пастушьего бича. Вот женщина, на помятом лице которой такая усталость, словно каждая минута жизни даётся ей с превеликим трудом. У этой старухи – пустые глаза, у той – злые, ищущие, лихорадочные. Там – безобразно расплывшаяся тётка, с трудом переставляющая раздувшиеся варикозные ноги-тумбы; рядом с ней – костлявая доходяга, с болтающейся на мослах коричневой кожей…

Люди пожившие, люди потрёпанные, люди озлобленные и скучные, забитые, больные от тяжёлой работы и плохой еды, давно переставшие ждать благодати и привыкшие смотреть под ноги. О чём они молились?

«Какой странный контингент, - осенило Киру. – Здесь же, - она ещё раз внимательно оглядела толпу, - нет ни детей, ни молодёжи… Почему? Им не положено ходить на эти собрания? Или… их вообще нет… в деревне?..»

Закат менял цвет – из рыжего в багровый – поджаривая остатки не успевших разбежаться туч. Залюбовавшись небесной феерией, затаившаяся в кустах шпионка вздрогнула, когда сзади, в шею ей ткнулся мокрый нос.