Пепелюшка переводила дыхание, унимала бешено колотящееся сердечко и восторженно смотрела ему вслед. Никто не препятствовал ей трактовать его взгляды и улыбки, как недвусмысленную симпатию.

– Ах, - шептала она с грустью, - как жаль его… Ведь у его чувства ко мне совершенно нет будущего… Мне ведь, хочешь не хочешь, придётся выйти замуж за принца! Наверняка это разобьёт ему сердце… Ужасно…

Или так:

– Ах, как славно было бы стать женой садовника! Срезать по утрам розы для гостиной матушки и спален сестриц… Кормить завтраком мужа, детишек и большого рыжего кота, а после посыпать садовые дорожки цветным песком… Как бы мне хотелось принять предложение бедняжки Вацлава! Но ведь я должна выйти замуж за принца…

По вечерам, в своей каморке, глядя в окошко на звёзды, она мечтала о бале в Колбасково и о тягучем минуэте с принцем. Принц сиял мужественной красотой, и усы у него были точь-в-точь как у Вацлава!..

На следующий день Пепелюшка вновь из-за кустов «случайно» кидалась под ноги садовнику, обменивалась с ним стандартными фразами, наполненными для неё огромным смыслом и значением, а после жалковала над неразделённой любовью юноши.

Вся прислуга в усадьбе, не исключая Киры, прекрасно была осведомлена об этой невинной слабости Пепелюшки. Поэтому, отправляясь на поиски жертвы, способной послужить целям расколдовывания, и обойдя десяток предполагаемых мест её дислокации, немая коровница решила сменить тактику. А именно: удить на живца...

Она прислушалась: из вишнёвых зарослей, требующих обрезки, доносилось шорканье пилы. На эти звуки она и устремилась, рассчитывая подле работающего садовника обнаружить и свою неуловимую пропажу.

Так и вышло.

Вацлав, стоя на стремянке, отпиливал сухую ветку. Тут же, с восхищением таращась на производимые им работы, топталась дочка пана Збжевского. Время от времени она предпринимала корявые попытки завести светскую беседу.

Чепец её, как водится в таких случаях, уже съехал набекрень, а сзади, на юбке зияла огромная прореха, открывая желающим панорамный вид на штопаные панталоны. Охотясь за своей симпатией по кустам, Пепелюшка, видимо, на одном из этапов на учла проходимость чащи, а именно – густоту ветвей и остроту шипов.

Правда, о произошедшем с ней конфузе она совершенно не подозревала, напротив: именно в этот раз ей захотелось утвердиться в силе своих чар и поупражняться в искусстве кокетства. Ужимки она подсмотрела у разбитной Зоси и вовсю, неуклюже жеманясь, крутясь перед стремянкой, их практиковала: то упрётся кулачком в бок и отставит ножку, то фартучком обмахнётся, то начнёт строить завлекательные гримаски и неистово подмигивать - так, что глаз слезился…

Бедный Вацлав сначала отвечал ей доброжелательно, потом криво улыбался, а потом принял решение не смотреть в сторону дурочки – авось, отстанет. Дурочка не отставала. Поэтому садовник в раздражении так орудовал пилой, что вокруг него кружился целый опилковый смерч. Он, конечно, парень хоть и незлой, и ловелас патологический, которому любая юбка интересна, но навязчивое внимание Пепелюшки даже его стало, в конце-концов, тяготить.

«Да уж, - подумала Кира, оценив открывшуюся перед ней картину, - бедный Вацлав… То есть… Нет! О чём это я? Не того жалею! Бедная Пепелюшка! Вот уж в самом деле…»

И она ринулась к девушке, по пути стягивая с себя фартук. Налетев на избранный для сострадания объект заботливой фурией, накинула передник на прореху, молча развернула к себе незадачливую кокетку, завязала тесёмки на животе. Потом поправила её чепец, взяла за руку и сердито поволокла прочь.

– Куда мы идём? – безмятежно поинтересовалась Пепелюшка, семеня следом и пытаясь вывернуть шею, дабы заглянуть себе за спину – что за манипуляции с фартуком?

Естественно, ответа от немой она не получила.

Не получила бы она его, правда, даже если бы коровница могла говорить. Потому как Кира злилась ужасно: она пыталась отыскать в душе хоть каплю искреннего сочувствия выбранной подопечной, но увы… Находила там только брезгливое раздражение.

«Чёрт, у меня ничего не получается! Я ведь должна сочувствовать! Ну да, именно сочувствовать… Ведь пожалеть – значит ощутить сострадание, как движение души? Ведь так?»

Занятая этим невесёлым самоанализом, Кира не заметила, как приволокла подопечную к чёрному входу господского дома, втащила по крутой лестнице в мансарду и завела в полутёмную спальню-каморку. Да уж, так себе помещеньице для дочки хозяина… Она сердито распахнула сундук, порылась в тряпках и выкинула на кровать сменную юбку. После чего размотала свой фартук с Пепелюшкиной талии и, оттянув рваный подол, продемонстрировала растяпе причину их поспешного бегства.

– Ого! – изумилась та. – Как же я так неосторожно… - она покрутилась с перекошенной шеей, стараясь рассмотреть себя сзади, что, в общем-то, ей слабо удалось. – Спасибо тебе большое, дорогая Вонючка! Ты так добра ко мне! – горячо поблагодарила она и принялась весело переодеваться.

Кира ей чуть затрещину не влепила. Вонючка?! И это после всего, что она для неё сделала? Вот курица! Как её жалеть после этого прикажете? Да я её!..

Так, спокойно. Спокойно, Кира, закрой глаза, дыши глубоко… Перестань злиться на девушку – она же бедная дурочка, блаженная – разве не так? Она достойна жалости, что бы не говорила и не делала – ведь не со зла же она, а от скудоумия. Понимаешь? Безответная… несчастная… всеми презираемая… Ну что, жаль тебе её? Да ни разу, блин!..

– Я готова! – воскликнула «несчастная» и закружилась по комнате. – Эта юбка мне даже больше нравится! Посмотри, какая!.. Посмотри, Вонючка, как кружится! Замечательная, верно?

Ну всё, с меня хватит! Кира развернулась к двери. Хватит себя уговаривать! Да и зачем? Бесит она меня – и всё, более никаких чувств по отношению к ней вызвать у себя я не могу! К чему себя насиловать? Лучше другой объект для жалости себе поищу, более располагающий. Свет на этой Пепелюшке клином не сошёлся!..