— Это не дурь.

— Тебе сколько лет, Катя? Двадцать два или двадцать три, верно? Мне скоро исполнится тридцать пять лет. Я старше, злее. Много работаю, обладаю нулевой терпимостью и совершенно не подхожу таким романтичным, одухотворенным девочкам, как ты.

Катя моргнула, затем выпустила изо рта облачко пара.

Краем глаза я увидел, как в нескольких метрах от нас остановился один из полицейских. Он кивнул мне, незаметно отдал честь и поспешил подальше, чтобы не мешать разговору. Еще троих по периметру я заметил, когда мы пересекли ворота. Несколько человек из корпуса старательно изображали обычных граждан, которые приехали на могилы родных поздним вечером.

Сумрак уже сгустился мрачной вуалью над пустующим зданием богадельни, где то и дело мелькали желтоватые огоньки. Бомжи сюда без надобности не совались по ночам, только незнакомые с местностью, а вот пустодомка или какой призрак из бывших пациентов — вполне.

Сделав себе зарок расспросить местную нечисть о подозрительных гостях кладбища, я увлекся и пропустил мимо ушей слова Кати.

— Что?

Я остановился точно у припорошенной снегом ограды и рассеянно дернул обледенелую щеколду. Пальцы сразу защипало от боли: хватить заговоренное железо без перчаток все-таки не стоило.

— С чего ты взял, что интересуешь меня как мужчина?

Ух. Припечатала так припечатала. Прямо с ходу дала в лоб и не поморщилась. Оглянувшись на хмурую Катю, я невольно усмехнулся.

— Конечно, — легко согласился я и толкнул скрипнувшую калитку. — Ты права.

И правда, с чего бы? Мало ли по каким причинам Катя таскалась за мной. Следила или вынюхивала что-то. Она же из сочувствующих «Красной заре». Для шпионки слишком простодушна и прямолинейна, но таких часто вербовали в организации подобного рода.

Катя фыркнула. Обиженно, точно ребенок. Потом поежилась, поморщилась и обхватила себя руками, как бы пытаясь согреться. Укол вины заставил сцепить зубы и отвернуться к гранитному памятнику, с которого на меня осуждающе смотрела мама.

Бред, конечно. Она умерла слишком рано, чтобы я запомнил ее нормально. А до моего отъезда во дворец и убийственной миссии в Пустоте постоянно пропадала на работе. Защита императора отнимала все силы.

— Ящинская Злата Сергеевна, — прочитала Катя, когда счистил налипший снег. Знакомые черты проступили сквозь изморозь.

Надо сказать, Алексей много денег вложил в обновление ее памятника, и снимок подобрали отличный. На нем маме было лет двадцать. Фотография с выпуска из Александровского военного училища: парадная форма, темные волосы заколоты и спрятаны под фуражку. Едва заметная улыбка проступала на серьезном с виду лице, а в глазах лучилось небывалое счастье.

Мне говорили, что мама гордилась службой. И защищать родину для нее стало делом чести.

— Кто это? — услышал я несмелый вопрос, хотя Катя наверняка уже догадалась.

Проглотив ком, я облизнул пересохшие губы.

— Моя мать.

Я прочистил горло, затем присел на корточки. Сквозь белую насыпь проступали чернеющие ветви низкорослой сирени и пожухлая прошлогодняя трава.

Не знаю, кто посадил этот куст на ее могиле, но по весне он всегда пышил фиолетовым цветом и разносил по кладбищу необычайно тонкий аромат. Очень похожий на тот, что я иногда слышал из далекого прошлого. Он никогда не вылезал за пределы мраморных бортиков и рос строго по центру, что довольно странно для растения.

— Красивая, — Катя присела рядом. — Правда, ты на нее совсем не похож.

— Знаю.

— Стоило принести цветы.

— Она любила только сирень, — сорвалось с губ, прежде чем я осознал сказанное.

Глаза распахнулись, шок прокатился по телу мелкой дрожью. Внезапная догадка пришла быстрее, чем я успел ее толком осмыслить.

И аромат, и фразу про сирень я слышал только от одного человека. Императрицы Анастасии, которая привозила меня и Алексея в Царское село, чтобы по традиции пробудить сирень. Как это делали ее родители. Когда мой брат приказал переустановить памятник, куст бережно откопали, затем вновь посадили на то же место.

Почему я не вспоминал об этом раньше?

— Такая молодая, — в голосе Кати просквозило сожаление. Она подняла шарф и уткнулась в него носом, чтобы немного согреться.

— Восстания в девяностые, — без пояснений ответил на невысказанный вопрос. — Мама открыла портал в Пустоту, чтобы вызвать демона. Потом шагнула туда, дабы увести его за собой, и спасла отряд.

— Она была демонологом?

— Да.

— Мой брат тоже.

Я резко дернулся и повернул голову. В слабом свете фонаря Катино лицо показалось мне очень бледным. Мне почудилось, будто в ее глазах заблестели слезы. То ли игра воображение, то ли минутная слабость, но едва Катя приподняла подбородок, все исчезло.