И все-таки перспектива пожить несколько дней у моря, глядя на красивых женщин, показалась ему не такой уж и плохой.

Нынешний праздник лета обещал получиться веселым. По словам Иолая, он устраивался каждый год, чтобы боги даровали землепашцам богатый урожай. Жертвоприношения в честь богини плодородия Деметры на суше и в честь Посейдона на море сопровождались большими и малыми празднествами, парадами, уличными развлечениями и непрерывными пирами, а вершиной всех торжеств становился ритуальный выбор царицы лета.

Все упиралось лишь в подвох.

Подвох был всегда. Трюк. Скрытая пружина. Угол, за которым тебя поджидала неизвестность. Геракл в целом ничего не имел против сюрпризов, но они обычно все оказывались нацелены на его голову.

А уж для них с Иолаем такие сюрпризы сделались правилом.

— Послушай, — терпеливо вздохнул он. — Ты разве забыл тот последний раз, когда тебе пришлось выбирать самую красивую женщину?

Иолай поморщился.

Геракл рассмеялся:

— Гера, Афина и Афродита, помнишь? Их не устроил суд Париса, и они решили повторить все еще раз. Тебе пришлось выбирать из них самую красивую, и из-за этого едва не вспыхнула война.

— Я не виноват, — пробормотал Иолай. — Афродита обманула меня своими проклятыми золотыми яблоками. — Он с вызовом вскинул голову. — Но ведь на этот раз там не будет никаких богинь, верно? И все пройдет по-другому.

— Ладно, — осторожно согласился Геракл. — Тогда почему именно мы? Ведь мы там никогда не были, никого там не знаем и никак не связаны с теми, кто правит этим городом.

— Потому, — вздохнул Иолай, словно сетуя на его бестолковость, — что мы повсюду прославились своими подвигами, честностью и безупречной независимостью.

— Конечно. Я должен был догадаться.

Иолай закрыл глаза, сделал семь вдохов и выдохов, а потом с шумом вытолкнул из легких воздух.

— Ладно, — объявил он, ударяя ладонью по колену. — Я пойду туда один. Конечно, мне будет трудно, но я уверен, что справлюсь.

Геракл подавил смешок.

— Я тоже так считаю.

Иолай долго смотрел на огонь.

— Я слышал, что Фемон — красивый город.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Геракл.

— У самого моря.

— Да, я слышал.

Иолай снова вздохнул.

— Представляешь? Свежий воздух, соленый, морской. — Он ударил себя в грудь. — Говорят, он улучшает аппетит.

— Чей аппетит? — насмешливо поинтересовался Геракл.

Иолай ответил ему взглядом, говорившим «ну теперь я действительно обиделся», и повернулся к Алкмене, качая головой.

— Подожди-ка минуту, — начал Геракл, чувствуя за спиной заговор.

— Я думаю, тебе нужно туда пойти, — спокойно сказала его мать.

— Что?

— Вот видишь? — воскликнул Иолай. — Даже твоя мать со мной согласна.

Геракл нахмурился:

— Это нечестно.

Алкмена низко склонилась над шитьем, и ее лицо оказалось в тени, но он подозревал, что она улыбается.

— Тебе нужно развеяться. Поглядишь Фемон. Ты слышал, Иолай говорит, это очень милый городок. — Она подняла голову и посмотрела на них. — Так что поезжай, пока я не оторвала тебе голову.

Строгий взгляд заставил Иолая промолчать.

— Мать…

— Утром, — сказала Алкмена тоном, не допускающим возражений, — чтобы духу твоего тут не было. Помоги Иолаю, а то он без тебя попадет в какую-нибудь беду…

— Но-но! — возмутился Иолай.

— …и тогда я опять буду с нетерпением дожидаться твоего возвращения.

Геракл мог бы привести десятки, а то и сотни возражений, однако, глядя на умоляющее лицо друга и суровые глаза матери, он не нашел среди них ни одного заслуживающего внимания. И поэтому решил покориться.

— Вы прямо-таки спелись, без слов понимаете друг друга, — произнес он с невольным восхищением.

— Вы тоже всегда были не разлей вода, — ответила Алкмена. Потом она поднялась, поцеловала сына в щеку и улыбнулась Иолаю. — Утром я приготовлю вам в дорогу поесть.

Она удалилась, а Иолай старался изо всех сил скрыть свое ликование.

— Твоя мать замечательная женщина. Она лучше тебя знает, что тебе нужно делать, а что нет. — Он выпрямился и хлопнул Геракла по колену. — Все будет хорошо, вот увидишь. Мы неплохо проведем время, порыбачим, посидим судьями на этом дурацком состязании, и не успеешь оглянуться, как опять вернешься домой к матери.

— Дурацкое состязание? Я-то думал, это для нас такая честь, от которой мы не имеем права отказываться.