Но выразить свои мысли Девочке не мешает даже немота. Так выразительно она умудряется смотреть своими часто моргающими глазищами, что даже нелюдимый Залескар понимает, о чём она хочет спросить:

“Может, правда, расскажешь о местных богах? Мне тоже интересно.”

Под детским напором раздражение жреца утихает. И он начинает говорить.

Говорить о том, что прочёл в великой библиотеке. О том, что ему поведали павшие новые боги в глубинах просветления. О том, до чего догадался сам за неделю, проведённую в кристальном городе.

Да, с помощью золотого трона человек, чья душа сильна и предана своей идее, способен заполучить крупицу божественной мощи. Загвоздка в том, что она усилит не только человека, но и его идею. Стремление к власти, знанию, свободе – чему бы то ни было, расширится, раздуется, заполнит мозг нового бога до последней извилины. Неутолимой жаждой будет терзать днями и ночами.

И поработит. Если новый бог окажется крепок духом, то не сразу, но поработит. Неизбежно.

— Он деградирует до уровня карикатуры на самого себя, безмозглой черты характера, возведённой в абсолют.

Залескар, хотевший тоже привести пример, подавляет возмущение от того, что его перебили, и просит паладина продолжать.

— Хм… Кажется, понимаю, о чём ты, жрец. Ко мне тоже приходили подобные мысли. Вопросы сами собой возникают, когда сражаешься с созданием, которое называет себя «Обороняющимся», обитает в местном подземном храме...

— А ведь раньше был поэтом, — хмыкая, вставляет Лотрек.

— В общем, страдания, конечно, делают человека сильнее, но Обороняющийся, один из главных хранителей кристального подземелья, был просто болен ими. Одержим. И я рад, что мы избавили мир от него. Вот только… — чужеземец чешет подбородок шлема, — жрец, в такую картину не вписывается четвертый хранитель. Она не показалась мне умалишённой: она не кидалась на нас, как прочие, мы вполне мирно побеседовали.

— И в конце беседы она выдрала свою душу из тела и отдала совершенным незнакомцам, из-за чего померла, — напоминает Лотрек, — просто потому, что эти незнакомцы подписались на какое-то непонятное дело и дали мутное обещание. Нет, Лирой, вменяемые так не поступают.

Лирой хмурится.

— Значит, сев на трон, мы будем обречены? Не сможем найти выход?

— О том и речь. Потому раздумал на него садиться. Оно того не стоит.

Девочка энергично кивает в согласие с Залескаром.

— Вот как. Ну, мне такого счастья тоже не надо… выходит, всё было зря, — выдавливает Лотрек, душевнобольной из Карима, тоном человека, готового кому-нибудь врезать, — а ты что-нибудь скажешь, железная дева?

Все поворачиваются к Анри. Та всё продолжает без движения стоять с мечом наизготовку, прожигать взором безголового бога-хранителя (это не сама божественная сущность, а осколок силы хозяина, давно покинувший эту реальность в бесконечном созидании бескрайнего космоса). Лотрек щелкает пальцами перед её пустым лицом, понимая, впрочем, что это бесполезно.

Рыцарь не произнесла ни слова с той самой минуты, когда в тесной камере узрела труп своего друга с перерезанной глоткой. Будто нить, связывавшую её с миром, обрезали. Она погрузилась в себя и всё ещё не всплыла наружу.

Хорошо хоть сражаться за двоих не перестала.

— Ну ладно, — говорит паладин Лирой спустя полминуты неловкого молчания, — давайте считать решение принятым единогласно.

Девочка обводит глазами тронный зал, уже не кажущийся торжественным, и своих помрачневших спутников. Её взгляда стараются избегать, ведь в нём дрожит волнующий каждого вопрос:

“Как нам теперь быть?”

Лотрек с досады пинает труп одного из богов-хранителя.

— Колдун, может, ты ненадолго воскресишь этого божка, и мы устроим ему допрос с пристрастием? Авось узнаем чего?

— Воскрешу? Бога? — мрачно переспрашивает Залескар, — во-первых, некромантия не так могущественна, как ты воображаешь. Во-вторых, даже если это было бы теоретически осуществимо… ты вновь забыл, что я не владею некромантией? Сколько можно напоминать!