– У меня в этом доме квартира, – отвечает он на мой немой вопрос, – на десятом. Здесь есть лифт, пойдем.

И крепко прихватывает меня за локоть, вынуждая двигаться вперед.

Я, ошеломленная новостью о квартире, а еще больше – внезапной резкостью движений Ивана, не сопротивляюсь. Покорно позволяю довести себя до лифта, пережидаю быстрый подъем, ежась от ставшего слишком, пугающе просто, настойчивым взгляда брата мужа. Такое ощущение, что внутри него туго стянутая пружина, и он с трудом ее сдерживает. От этого не по себе, словно я в клетке с хищником нахожусь. И этот хищник медлит, нарочно сдерживая себя, прикидывая, с чего начать…

Мы выходим на десятом, оглядываюсь с невольным, хоть и пугливым, интересом. Судя по интерьеру подъезда, мы в каком-то элитном жилом доме. Я такие только в передачах про архитектуру и интерьер видела. Не думала, что у нас тоже имеется подобное.

И уж точно не предполагала, что брат мужа может себе позволить здесь жить… Нет, у него, конечно, машина дорогая… Наверно… Не особенно разбираюсь. И деньги есть, счета за лечение Севы я видела все же, до сих пор в шоке от количества цифр. Но как-то это все мимо могза проходило, не задерживалось. А сейчас смотрю и снова ощущаю себя словно во сне. Нереально. Странно. Пугает.

Дверь в квартиру открывается, и я попадаю в полутемное большое помещение. Здесь нет прихожей, огромный холл, серые и светлые тона, мало мебели, здоровенное зеркало, прислонено прямо к стене сбоку…

В нем отражается моя взъерошенная фигура, напуганное бледное лицо, небрежно заколотые волосы… Дутики на босу ногу…

Я смотрю на себя, словно впервые вижу, со стороны оцениваю. Нахохлившийся воробей, жалкий, бездомный…

А затем позади воробья в зеркале возникает огромная фигура, хищно блестят темные глаза, жестко ложатся большие ладони на вздрогнувшие плечи.

– Прости, Алина… – тихо гудит над ухом Иван, – я не могу больше ждать…

Ладони на мгновение сжимаются… и уходят вниз по плечам. Стягивая пуховик, бесформенной тряпкой падающий на пол.

В шоке слежу, как темные, особенно на контрасте с бледной-бледной кожей, пальцы сминают тонкий хлопок пижамы в районе талии. Это внезапно слишком остро и даже больно. Дыхание перехватывает от неожиданной властности и грубости движений.

Не могу пошевелиться, в голове только пойманными птицами бьются панические мысли: “Поговорить… Вот так, сразу? Да?… Но мы же… Но я же… Ох…”

Последнее – тихим выдохом, когда горячие губы несдержанно вжимаются в голое плечо, а ладони скользят опять вверх, стискивая все, что им так покорно сейчас.

Я ощущаю себя, словно в омуте, поглощающем медленно, но неотвратимо. Стягивающем, лишающем дыхания и заполняющем мозг паническими отрывочными мыслями.

Иван опутывает меня собой, своим телом, словно огромный питон доверчивую жертву, с каждым мгновением все сильнее стягивая кольца.

Скоро мне нечем будет дышать.

Скоро я погибну.

Я уже погибла.

Я смотрю в зеркало, на то, как темная громада мужчины обхватывает все сильнее, все крепче, хрупкую бледную женщину в несерьезной домашней пижамке и неуместных здесь совершенно уличных дутиках, и не верю, что это я. Что это мы.

Это не мое лицо там, в зеркале. Я не могу смотреть настолько безумно, у меня не может быть настолько сумасшедше горящих глаз. И губы у меня не до такой степени жаждуще-припухшие. И щеки никогда так лихорадочно не горели. И тело не гнулось с такой готовностью, подчиняясь грубым мужским рукам… Это… Это какое-то неприличное кино… Это не со мной…

– Не могу… – рычит Иван, и эти жесткие жадные ноты в его голосе сводят с ума, – столько ждал… Думал, не дождусь…

Мне хочется сказать, что я не хотела, что это все – состояние аффекта, но в этот момент он разворачивает меня к себе и приподнимает за подбородок, чтоб заглянуть в глаза.

Я замираю, полностью покоренная жаждой в его взгляде, тону в этом, так мощно, так бесстыдно транслируемом плотском желании.

– Я тебя не отпущу больше, понимаешь ведь? – хрипит Иван, все сильнее притискивая меня к себе, так, что дышу я теперь только им, его дурманным, мускусным, животным ароматом, от которого ноги отнимаются и голова кружится все сильнее. Я уже практически не стою на ногах, и только его руки позволяют мне удержаться в вертикальном положении.

– Ты должна это понимать, раз пришла, – продолжает Иван, – я тебя больше не отпущу. Ты понимаешь?

Я не могу говорить.

Потому просто киваю.

Глаза Ивана вспыхивают по-звериному, довольно и шало, и мир начинает кружиться вокруг нас.

И я закрываю глаза, впервые отпуская себя полностью. Позволяя себя кружить.

Это, на самом деле, очень непросто, вот так все отпустить…

Главное, чтоб было, кому подхватить тебя в полете…

У меня, кажется, есть, кому…