— Глупенький! Какой же ты глупенький! — Лёля целовала бедную птицу, покрывая слезами. — Что нам какая-то Сирин? Ты нам дороже всех птиц волшебных, вместе взятых. Самый волшебный ты у нас.

— Самый-самый, — поддакнула Ульяна, шмыгая носом. — Грубиян ласковый, поедатель запасов наш главный. Нам бы тебя сначала исцелить. Мы придумаем что-нибудь, и без Сирин справимся.

— Правда? — Аука попытался приподнять голову, но бессильно опустил её вновь на Лёлину ладонь. — Не бросите меня, чужеяда? Какой вам от меня прок?

— Да разве должен быть прок от того, кого любишь? Есть ты на свете этом, нам и достаточно, — всхлипнула Лёля.

— Найдём мы способ на ноги тебя поставить. Если надо, я Явь облечу, везде вызнаю, а источник воды живой для тебя отыщу, — пообещал Похвист, сжимая потрёпанную рубаху на груди. — А потом мы снова поиски Велеса продолжим.

— Не врёте? — Аука прикрыл один чёрный глаз. Лёля и её друзья единогласно замотали головой. — Коли не врёте, коли и правда нужен я вам такой… Можно, я поплачу немного? Сил нет больше боль терпеть.

Не плакал тогда только Похвист. Он обнимал Лёлю и Ульяну за плечи и смотрел на Ауку сочувствующим взглядом. Лёля хотела обнять, прижать к себе, пожалеть самоотверженного грача, но боялась причинить ему ещё большие страдания. Она не знала, совершенно не знала, как им быть дальше. Что делать, когда тщательно продуманный план провалился? К кому идти, кого просить о помощи? Наверное, у всех в тот момент были такие же мысли. Иначе, чем объяснить, что ни Лёля, ни её скорбящие товарищи не расслышали лёгкий шелест крыльев?

— Отчего птичка эта плачет? — спросил глубокий женский голос.

***

— Что значит, не можете друга своего исцелить? — Сирин склонила голову набок. Юную девичью голову с мудрыми, внимательными глазами. Ниже, от шеи и до птичьих ног, покрывали тело Сирин голубые перья с редкими красными. — А Берегиня вам на что?

Лёля почувствовала, как на неё пристально смотрят три пары глаз. Смотрели бы и четыре, но Аука во время их сбивчивого повествования забылся тревожным сном. Когда каждый из них осознал, что на ветке ближайшей яблони сидит сама Сирин, спустившаяся с вершины своего дерева-гиганта, чтобы пожалеть раненого грача, то наперебой засыпали дивную птицу сетованиями на ястребов, покалечивших бедную пичугу. Даже у Ульяны страх перед Сирин пропал. Русалка больше всех её корила за то, что таких жестоких стражей себе выбрала.

— Так разве дар исцеления мне дарован был? — удивилась Лёля. — Я умею только у Царь-древа молитвы заученные читать, да и то… — она покраснела, — давно я Роду Великому не поклонялась. Забыла о нём, суетой жизни в Яви поглощённая.

— Не обидчив Род да и за детьми своими наблюдает. Коли веришь ты и не напрасно жизнь твою Сварог ему отдал, проси у Рода то, что на сердце лежит. Не нужно слов, что в разум твой родители вложили. Как чувствуешь, так и молись. А дружка своего при себе держи. Сможешь ли?

Сирин раскинула, а затем вновь сложила крылья, ожидая ответа. Лёля переглянулась с Похвистом и Ульяной.

— Может, и правда попробовать? — сказала она. — Я стараться буду. Не ради себя, ради него. — Лёля подняла выше руки с уснувшим там, как в колыбели, Аукой. — Вы от ястребов его отбили, а я хоть что-то сделать, но должна. Если не получится… Сама виновата буду. Запамятовала о долге своём.

— Я с тобой буду. Приду на выручку, если понадобится. — Похвист поднялся сам и помог подняться Лёле, придержав её за локоть. — К дереву же нам нужно, как в Прави? Под ним же ты молишься?

— А мне можно с вами? Пожалуйста, — жалостливо попросила Ульяна, глядя заплаканными глазами. — Я просто рядом постою. Род меня и не знает, русалку, обеты брачные нарушившую, но если мой голос хоть чуть-чуть, да донесётся до него… Дозволите?

Вопреки обещанию русалки не касаться, Похвист притянул её к себе и поцеловал в лоб, на линии роста волос, а затем так же поцеловал и Лёлю. И не было поцелуя более целомудренного. И более любовью и страданием общим наполненного.

Лёля с трепетом встала на колени у журчащего ручья. Она вспомнила такой же ручей в Прави, серебряную траву, листья Царь-Древа, звеневшие колокольчиками. Как счастлива она была там, дома. И за целую жизнь в Прави не пролила Лёля столько слёз, сколько за неполные два месяца в Яви. Но за время это изменилась она. Больше не было в пустой голове её мыслей об играх, шалостях и о том, как куколку новую обозвать. Сейчас к Роду она с желанием жгучим пришла — спасти того, кого сама она спасти не в силах.

Похвист и Ульяна преклонили колени там же, по обеим сторонам от неё. Лёля хотела бы взять их за руки, но ладони её истерзанным тельцем заняты были.

— Род Великий, Род Всемогущий, — привычно начала она, — храни души, взывающие к тебе. Храни отцов, храни матерей, храни детей малых, что под крыльями твоими покоятся…

«Были бы у меня мамка с папкой, я, может, и не утоп бы…» — вспомнилось ей. И такая любовь вдруг Лёлю наполнила, что слова сами рекой полноводной, сильной полились.