— Род Всемогущий, прости за то, что говорю с тобой редко. Прости за то, что о себе думаю больше, чем о людях Яви, о которых молиться мне должно. Но сейчас, Создатель, прошу у тебя милости для твоего создания. Исцели тело страждущее и душу одинокую того, кого пред древом твоим приношу. Ты можешь всё, нет тебя сильнее, тебя милосерднее. Не оставь нас на пути нашем, озари светом своим и спаси Ауку. Пожалуйста, Род Великий, спаси его, он заслуживает спасения. Мы обязательно подарим ему жизнь, которой у него не было… — шёпотом умоляла Лёля.

— Род услышал твою молитву, — громко провозгласила Сирин, и сад залился нежным, мягким светом.

Глава 11

Лёля видела свет даже за закрытыми веками. А затем пришла боль. Резкая, нежданная. Боль пронзала грудь, не давала дышать, огнём горела. Но Лёля не разомкнула глаз. Никогда в жизни ей так больно не было. Но и никогда ещё она такую связь с Родом не ощущала.

«Род Великий, — Лёля уже не могла говорить вслух. Она мысленно умоляла своего создателя, с которым её объединила невидимая нить: — Исцели моего друга страдающего. Верни нам нашего Ауку милого, не заслужил он доли такой. Прошу тебя, Род, услышь зов мой, не оставь нас без помощи твоей, когда так нужна она».

От боли слабели руки, слезы текли по щекам. Но Лёля держалась. Уронить сейчас Ауку означало потревожить каждую из переломанных птичьих косточек. И поняла вдруг Лёля, чью боль чувствует. Так, должно быть, кости раздробленные в плоть впиваются концами острыми. И в ту же секунду дрожащие ладони её снизу рука тёплая поддержала, передавая свою силу.

«Похвист», — благодарно подумала Лёля.

В каждым вздохом, глубоким, протяжным, справляться с болью от переломанных рёбер Ауки становилось легче. Нет, боль не утихала, просто сил у Лёли будто бы больше делалось. Она плотнее зажмурила глаза и сосредоточилась на руке, пришедшей ей на помощь. И у Похвиста была своя боль. Тоска, сжимающая сердце, слёзы невыплаканные. Как своё собственное, ощущала Лёля желание Похвиста коснуться той, что так дорога ему была. Коснуться, как не раз касался он её прежде, когда никто их видеть не мог. И желание это утрамбовано было на самом дне души его, прижато тяжестью долга бога, страхом смерти его любимой, отчаянной надеждой брата отыскать.

Лёля приняла и его страдания, их к Роду вознесла вместе с телесной болью Ауки. Затем, с нежностью Похвиста, коснулась души Ульяны. Прочла Лёля в ней любовь светлую, радостную, всему миру открытую. А боль русалка прятала. Прятала, как происхождения своего стыдится, как слова родни Похвиста её ранили. Как обижает, что тот, кого любить она не думала, а полюбила, нечистью её считает, женщину влюблённую в ней не видит. И всё же Ульяна счастлива была. Она любила, и любила искренне. Желание её самое заветное исполнилось, и исцеление Родово не нужно ей было. Не повернулся у Лёли язык молить Рода Всемогущего о том, чтобы Ульяна Похвиста позабыла да другим увлеклась. В Похвисте, пусть и таком, по мнению Ульяны, недоступном, счастье её заключалось.

Оттого Лёля оставила душу русалки и вновь впустила в себя боль Ауки и сердечную тоску Похвиста. Она не знала, что делать, знала лишь, что всё отдаст, только бы помочь. Мысленно Лёля вобрала пульсирующий вокруг свет, прочувствовала его благодать и, как могла, постаралась им с Похвистом и Аукой поделиться. Обняла друзей духом своим, белым покрывалом света укрыла, боль их в сердце спрятала… Кольнула её чужая боль спицей раскалённой, до кончиков пальцев ног проняла. Лёля крикнуть от боли той хотела… Но кончилось всё.

— Услышал Род твою молитву, — повторила Сирин, — Берегиня истинная.

Лёля открыла глаза. Она знала, что-то случилось, но всё равно с трудом поверила собственному зрению. Аука дышал легко, изломанные, вывернутые крылья встали на места, и грач в забытье подтянул их к себе, сворачиваясь в уютный комочек перьев. Самый дорогой, самый драгоценный для Лёли комочек.

— Лёлюшка, неужто вышло? — прошептала Ульяна, щурясь на свету. Наверное, и она всё это время не размыкала глаз, бормоча Роду свои молитвы.

— Похоже на то, — ответила Лёля, внимательно разглядывая Ауку, его блестящую под солнцем голову, мерно вздымающуюся грудку. — Чудеса…

— Какие же чудеса в том, что Создатель всех трёх миров одну пичужку исцелил? — улыбнулась с ветки Птица Сирин. — Другое мне чудно. Отчего забрели в сад мой, что только чистому сердцу показывается, Берегиня, бог ветра северного, водяница и дух умершего ребёнка? Столько лет живу, а такой разношёрстной компании не видела.

— Брата мы моего разыскиваем, всевидящая Сирин. — Похвист поднялся, встал перед Сирин и уважительно склонился.

— Которого? Насколько знаю я, у нас другого такого семейства плодовитого нет, как Стрибожьего, — Сирин с насмешкой взглянула на Похвиста. — Ежели перечислять буду, где братья твои носятся, так до вечера провозимся. А они к тому времени уже в другую часть Яви улетят.

— Не в Яви брат мой, — смущённым, но твёрдым взглядом Похвист заглянул в лицо божественной птицы. — В Нави затерялся.

— А, ты про этого. — Ни единый мускул Сирин не дёрнулся. — А вдруг ему там и место? Род Догоде силы великие доверил, самый важный для людей, ветер южный, тёплый под начало дал. А Догода его же против люда, против природы явьской обернул. Кто ему теперь здесь рад будет?