– Болезнь?

– Да, опаснейшая. Я знаю, господин Гау, насколько силен ваш гражданский долг, но позволить вам выполнять ваш труд бесплатно я просто не могу. Поэтому, назовите вашу цену.

За столом повисло молчание.

– Нет уж, увольте. Я такими делами больше не занимаюсь, – наконец сказал Эбрауль Гау.

– Если дело в цене… – начал было Мартейн.

– Нет-нет, деньги не имеют значения. На кладбище, говорят, Матерый Предок нынче очень разошелся. И, к тому же, я наконец осознал, как сильно грешил раньше, помогая господину цирюльнику.

– Раньше твоя набожность тебе не сильно мешала, Эб, – заметил Люц.

– Вернуться под сень Близнецов никогда не поздно.

– Но послушайте, господин Гау, ведь дело, как вы и сказали, не в деньгах! – взволнованно воскликнул Мартейн, но тут же понизил голос. – На кону судьба города.

– Этот город тоже грешил порядком. Его судьба в руках Близнецов. А я уезжаю из Старой Ведьмы в самое ближайшее время. Чего и вам советую.

– И куда же ты собрался? – вскинул брови Люц.

– Проповедовать учение Близнецов в самых темных уголках нашего мира, чтобы загладить свои грехи, – смиренно сказал Эбрауль. – А теперь позвольте откланяться, у меня есть еще дела.

Кладбищенский вор встал, слегка поклонился и начал было отодвигать ширму, но Люц придержал его за рукав.

– Эб, подожди. Один вопрос: та девочка, что живет у гробовщика, рядом с тобой, ты знаешь, как она?

Эбрауль замер, обернулся и изучающе посмотрел на цирюльника.

– Умерла, – сказал он после недолгой паузы и скрылся в сизом дыму.

Цирюльник и лекарь молчали. Люц сосредоточенно выбивал трубку о каблук сапога, а Мартейн задумчиво откинулся на спинку стула.

– Удивительно беспомощный человек, ты уж извини. Жидковат он для этого дела, как считаешь? – сказал он.

– Раньше он был другим, – рассеянно сказал Люц; он явно думал о другом.

– Что за Матерый Предок, кстати?

– Якобы злой дух, хранитель погребений. Местное суеверие. А кладбищенские воры – народ суеверный, как понимаешь.

– Не отнять, – Мартейн запрокинул голову, словно старался высмотреть что-то в дымном облаке, скрывающем потолок таверны. – Итак, чего мы сегодня добились? Немногого. Я снова побывал в кабинете Бардезана и сравнил один его образец с тем, что я добыл из крысы – они идентичны. Это что-то да значит, но что, не могу понять. Надо либо изучать все записи Бардезана, а для этого у нас нет времени, либо сравнить с образцом из тела больного человека, а для этого у нас нет трупа. Далее. Так как Габриций изволит прятаться от меня, я добился разрешения от его сына порыться в библиотеке волшебника. И нашел еще кое-что о Великой Чуме. Во-первых, все найденные мною тексты подтверждают симптомы Габриция. Во-вторых, болезнь может развиваться с разной скоростью: одни умирают через несколько недель, другие – через 3-4 дня, третьи – в считанные минуты после заражения. В-третьих, во время первой вспышки ее удалось остановить в течение суток; жаль, нигде не сказано как. Правда, некоторые предпринятые меры были описаны, но описания эти неубедительны, не очень-то я в них и верю.

– Верно, – кивнул добрый Люц. – Не стоит доверять всему, что пишут в книгах.

Вдруг, поверх монотонного гула таверны раздались звуки гитары о двенадцати струнах. Первая нота прозвучала, как дрожь, как будто инструмент встряхнулся после долгого сна, потом мелодия окрепла и полилась печальным серебряным плачем, пронизывая дым и духоту изысканными струйками – то мёд ли, то родниковая вода?

– Красивая мелодия, – сказал Мартейн. – Когда-то я уже ее слышал. Кажется, в день приезда. Ее играл шарманщик на улице.

– Это песня о несчастной любви, ее тут все знают. В ней рассказывается о принцессе, заточенной в башне, которую пришел вызволять храбрый рыцарь. У башни не было двери, ему никак не удавалось попасть внутрь, и тогда эта бедная глупышка свесила вниз свою длинную-длинную косу, чтобы ее возлюбленный по ней, значит, забрался наверх. Рыцарь был, само собой, в тяжелых доспехах, и как только он начал подъем, шея принцессы сломалась, как тростинка. Рыцарь с горя повесился на ее же косе, и так они соединились в смерти. Очень трогательная песня.

Люц начал выстукивать ритм песни трубкой и напевать под нос.

– Хм, – только и сказал лекарь.

Он рассеянно покачивал в руках свою трость, и оскаленная голова фавна мерцала в свете свечей.

– Разговор с Освильярдом напомнил мне о безумном городе Клатте, в котором мне довелось побывать по делам Университета, – сказал он. – Гербом города были ножницы для стрижки овец, остриями вниз, а девизом: «Не суй нос не в свое дело». У горожан существовала прелестная традиция отрезать носы чересчур любопытным чужеземцам. Здесь так же быть любопытным небезопасно.