— А мама? Папу… — хриплю, грустно улыбаясь.

Не отвечает.

— А почему у тебя фамилия мамина? — пытаюсь нащупать хоть какую-то нить, чтобы не рухнуть окончательно.

Пожимает плечами.

— Папа, гововил, мама пвидет-пвидет… Никуда не денется! — такой интонацией, словно копирует раздражённого взрослого.

— Мм. Они поссорились?

Кивает.

— И мама не пришла?

Поднимает на меня глаза.

— Это секвет.

Съезжая по стене, рядом падает второй костыль.

Прихожу в себя, растерянно глядя на него.

С кем ты собрался конкурировать, Танго? Тяжело сглатываю. Смешно.

Внутри горечь.

Что от меня осталось без ног? Что-то же осталось?

Протягиваю к себе гитару.

Пальцы перебирают струны.

Тико положив подбородок на пухлые ручки, внимательно слушает, глядя не моргая мне в глаза.

Хмурясь, вынужденно улыбаюсь ей. Обычный перебор интуитивно трансформируется в конкретную мелодию. Дверь с террасы открывается.

— "Когда разлюбишь, не забудь позвонить… поговорим…"

Поднимаю взгляд, встречаясь глазами с Татико. С ней ещё несколько человек.

— "Не приезжай… Я не поверю глазам… твоим!"

Все замирают.

Хрипло пою ещё пару строк, голос гаснет. Ее держит за руку мужик. На ней висит его вывернутый пиджак, большой ей на несколько размеров. И сползший рукав, прячет их кисти.

Белое женственное платье промокло насквозь. Просвечивает и облепляет тело. Мокрые волосы плетями лежат по плечам.

Уставившись на их кисти, задохнувшись, молчу.

— Ну, здваствуйте! — с претензией и по деловому ставит руку в бок Тико.

— Детка… — выдыхает Тати.

Дёргается вперёд, но он одергивая ее за руку, тормозит.

Тико сама прижимается к маминому бедру. Она кладет руку на голову дочери.

— Ты в порядке?!

— В повядке! Я шва… шва… упава. Пвакала. Митяй меня нашев. Конфет дал. Пиявок…

Я не смотрю на ее мужа. Только ей в глаза.

У нее уставший, убитый взгляд.

"Прости…", — одними губами.

Демонстративно сминаю ее письмо. Так сильно, что кисть дрожит.

Не прощаю.

Он присаживается перед девочкой.

— Тебя никто не обижал?

— Нет…

— Этот человек трогал тебя? — тихо.

Кровь бросается мне в лицо от гнева.

— Да вы с ума сошли?! — встаёт на мою защиту тетка.

— Эльдар! — гневно дёргает его за руку Татико.

— Что? Я хочу знать.

— А где кресло твое? — причитает тетушка, подавая мне костыли.

— В грязи застряло.

Ее муж смотрит мимо меня, оглядывая все вокруг.

— Почему ты раздета, Тико? — допрашивает он ее.

— Потому что она была мокрая! — цедит, дёргая его за руку опять Тати.

— Я спрашиваю у ребенка, а не у тебя, — холодно одергивает ее он.

— Я замевзла. Митяй сказав надо сувшить вещички.

— Он тебя переодевал? Трогал?

Отрицательно качает головой.

— Хватит, ради бога! — дёргает его Тати.

Он, поднимаясь, дёргает ее в ответ к себе. Оскаливается на нее.

— Хватит, Эльдар, — гневно прищуриваться она.

— Мы благодарны за помощь нашему ребенку, — прохладно и не глядя на меня, словно вникуда.

Отворачивается, вытаскивая из кармана портмоне. Рука Татико как-то неестественно тянется за его рукой, словно он не отпускает ее.

Оставляет на камине деньги.

— Тико, пойдем.

Я смотрю вслед Татико. Смотрю с болью и пробитой насквозь грудиной.

Вот так бывает у взрослых. У детей — нет. А у взрослых — да. Да, подружка?

Тати, оборачивается, выходя, пытаясь поймать мой взгляд.

— Спасибо! — виновато.

Он тянет ее. Споткнувшись, она оборачивается ещё раз…

Встаю на костыли. Поднимаю деньги. Приличная такая пачка.

— Тико! — окликаю я. — Иди сюда, малыш!

Вырывая руку у отца, бежит ко мне.

Он недовольно оборачивается.

— Забери-ка, — отдаю ей деньги.

Потому что, пошел он на хуй!

— В копилку положишь. Есть у тебя копилка?

Отрицательно крутит головой.