– Все будет хорошо. Я верю в папку. Он сильный у нас. Он вспомнит все! И Гавайи… Правда?

– Да.

– Он у нас еще на горных лыжах бегать будет!

– Вот родишь ему внуков, он их на лыжки поставит, как вас тогда в два года. Помнишь?

– Мамочка, ты опять за свое! Мне только двадцать три, и я не собираюсь замуж, и рожать детей мне рановато. Все – к Игорехе.

– А Игорь говорит, что ему пока только двадцать шесть и он преуспевающий бизнесмен, и ему пока не до семьи!

– Значит, у нас есть время. Мам, как ты думаешь, папка года за два поправится?

– Будем надеяться. Ладно, встаем! Полдня провалялись с тобой в постели. Сегодня я на целый день в больницу. Маша, сиделка, взяла выходной.

– Она там что, единственная?

– Нет. Но твой отец гоняет всех остальных.

– Я же говорю, мам, характер не пропьешь! Я начинаю в него верить!

– А я продолжаю… Ваш отец сильный. Он всегда говорит: «Романцевы никогда не сдаются».

– Нет, он говорил: «Пускай мы не победим, но не сдадимся!»

Лена вышла в город. Одна. Мама поехала к отцу. А она уже не могла там находиться – раздражало все: и немецкие порядки, и вежливые сиделки. И пучеглазая русская Маша, и красавица Марта, и толстуха Катрин, ворчливая, понимающая, но словно специально коверкающая русские слова… – все, буквально все выводило ее из себя. Ей хотелось рвать и метать…

Ее даже собственный отец раздражал своими историческими бреднями. И Ленке вдруг подумалось, что он тоже издевается над ней специально. Иногда она отчетливо видела, что отец подглядывает за ней из-под опущенных век…

«Все! Не могу! Завтра уеду!» – сказала она себе, сидя в кафе напротив клиники.

И вдруг…

– Лена, Ленушка! – донеслось до нее из уголков памяти. Лена обернулась и увидела себя, зареванную, только что пришедшую со школы: банты в разные стороны на жиденьких белых волосиках. И мама… Мама сидела над своими переводами… она оторвалась и поманила ее к себе.

– Лена, Ленушка! Пойди сюда, детка.

Она подошла, шмыгая носом.

– И что случилось? – мама обняла дочь.

– Вовка Некрасов пристает.

– И как?

– На банты вешает своих солдатиков, – разревелась Ленка.

– И всего-то?

– Знаешь, как больно?

– Больно?

– Да! Тянет за косичку и в бант засовывает солдат.

– Так уж и солдат? Лена! Солдатика! – Мама сложила большой и указательный палец. – Пять молекул в щепотке! Как и твой Некрасов.

Лена рассмеялась:

– А я ему завтра так и скажу: пять молекул в щепотке!

– И не вздумай!

– Почему?

– Это грубость!

– А как же тогда защищаться? Игорехе сказать?

– Лена, – мама посмотрела на нее исподлобья, и ее карие чуть раскосые глаза засмеялись. Рыжая челка запрыгала над глазами как клоунский колпачок. – Лена…

– Что?

– Я научу тебя своему старинному оружию, – тихо прошептала она в самое ухо дочери.

– Настоящее оружие? Против Вовкиных солдат?

– Против всех армий всего мира!

– Ого! А откуда оно у тебя?

– Это наше фамильное женское оружие. Мне мама сказала, а ей, наверное, бабушка…

– Нет, мам, наверное, дедушка! Он у нас дипломат. Он со всеми врагами всего мира тайно сражается!

Мама засмеялась.

– Нет, точно не дедушка. Это ведь женское оружие, и зовется оно…

– Зовется оно… – Ленкино личико вытянулось, и вся она стала похожа на березовую щепочку – беленькая и узенькая. – Зовется оно…

– Никому не скажешь?

– Никому, мамочка!

– И папе с Игорехой?

– Но это же свои, мам.

– Нет, дочь, есть отдельные женские секреты, которые никогда и никому… ясно?

– Ясно! Я даже Наташке Ефимовой не скажу!

– Только твоя тайна, хорошо?

– Да, мамочка, да, – в нетерпении потирала ладошки первоклассница. – И зовется оно…

– Мульт! – выстрельнула словом мама.

– Что «мульт»? – Ленка попыталась широко раскрыть свои узенькие серые глазки.

– Мульт, – спокойно ответила мама.

– Так нечестно, – захныкала дочка. – Мультики не бабушка придумала…

– Не мультики. А мульты! – сделала ударение на первом слоге мама.

– И как? Что это? – Лена перестала кукситься. Ей опять стало интересно.

– Очень просто. Кто бы тебя ни обижал, как бы тебе ни было грустно или ты очень-очень на него злишься…

– Как на Вовку сегодня, да?

– Совершенно верно. И даже еще сильнее. Ты просто сидишь спокойно, Лен, и смотришь на него, – перешла мама на шепот.

– И что дальше?

– И дальше тихо-тихо, про себя, начинаешь пририсовывать ему… ослиные уши!