Тем не менее Леонардо хотел для дочери счастья… хотя бы в те два года, что ей были отведены.

* * *

Для картографа Басторгский Лес – всего лишь стиснутое грубыми холмами пятнышко. На деле же он раскинулся на сотни миль. Многим деревьям здесь уже не по одному веку. Они видели, как развивался местный город. Как ширилась единственная ведущая к нему дорога. Как изрезались тропками обманчивые солнечные опушки. Почему обманчивые? Стоит зайти поглубже, уткнёшься в тесноту колючих зарослей, топких болот и похожих друг на друга полян – заблудиться проще, чем пнуть трухлявый гриб. Поманила сочными ягодами ежевика, и вот ты уже молишься добрым богам, чтобы найти обратный путь. А если на медвежий след набредёшь, то и у злых помощи просить станешь. Человеку в чащобах разве что смерть свою искать. Конечно, если он не охотник или не разбойник. Последнего вообще лесом не напугать. Для него это дом. Спасение от виселицы, с которой, в отличие от зверя, разойтись не получится. Да и какой медведь полезет к костру и ораве шумных людей?

Так же думали «Черви», банда, что более полугода кочевала по дебрям, изредка выходя к мелким поселениям. Разбойники считали себя благородными: убивали быстро и даже никого не насиловали. Название отражало суть: «Черви» оставляли после себя пустые деревни и разбухшие на болотах трупы.

Иногда бандиты могли стоять в поселении несколько дней. Забивали скотину, вялили мясо, раскурочивали стены с полами в поисках тайников и, разумеется, праздновали сытую жизнь, ведь в ближайшие недели можно не утруждаться поиском новой цели.

Всё это время посреди деревни пылал огромный костёр. Сперва в ход шли дрова, а за ними – никому не нужная теперь мебель.

Вот и тем странным вечером вся банда пировала после налёта, пока двое провинившихся возили окровавленные тела жителей к ближайшему оврагу.

– И почему их просто не сжечь? – проворчал коротко стриженный паренёк и направил лошадь к опушке.

– Кардибор верит в священную чистоту пламени, – второй, сидевший в коробе телеги, рыскал по карманам покойников.

– А мясо сушить над огнём не осквернение?

– Иди поспорь с ним. Вмиг шею свернёт. Как гусю. Особенно после того, как ты бабу эту мучаться заставил, – на грязной ладони блеснула пара медяков и бесшумно исчезла за пазухой.

– Так чего она под повозку забилась? Со стрелой в пузе. Ещё и отбиваться вздумала. Резвая больно… – полоснув взором вечернее небо, стриженый обернулся: – А тебя за что?

– За то же самое. Но у меня случайностей не бывает, – ухмылка на лице собрала под щекой морщины. – Тот мужик сам нарывался. Я и не спешил… Смотрел, как кишки наружу вываливаются… Ни разу не жалею.

– Ясно… – стриженый вернул взгляд к лесной опушке.

До неё оставалось рукой подать – через полминуты конь втиснулся в жидкие кусты бузины, и следом их с треском примяли тяжёлые колёса.

Под шорохи цеплявшегося за борта подлеска телега доехала до оврага. Заболоченный, окружённый кривыми берёзами, он пестрел телами уже сброшенных жителей.

Сидевший в коробе разбойник встал:

– Ну, пацан, давай, а то семья без тебя заскучала… – потёртый сапог сбросил труп лежавшего с краю мальчугана, и тот покатился вниз по склону. – Кто следующий? Падлюка староста? Говорят, Эшку чуть лавкой не зашиб. Самую безотказную, козёл, покалечил, – несколько пинков, от которых в мёртвом боку что-то хрустнуло, сместили седого мужчину на край. – Пшёл вон! Далее…

– Заканчивай трепаться. Сбрасывай всех, и пошли. Жрать охота.

– Так чё расселся? Помоги.

– Угу. Губу раскатал. Хватит того, что я их к телеге таскал.

– Ну и мразота ж ты, Торим, – ухмыльнулся Варухха, волоча за руки полную женщину в подранном платье.

– Какой есть.

Телега скрипела, покачивалась. Трупы шуршали по усыпанному соломой дну. Грузно катились по сырому склону. И вдруг всё стихло – лишь комары одиноко звенели в гробовой тишине.

Торим оглянулся. У ног Варуххи лежали два последних тела, но сбрасывать тот их не спешил: внимательно смотрел вдаль, за овраг, где берёзы утопали в высоком хвоще и вечернем сумраке.

– Там кто-то есть… – Варухха снял с пояса топор, рукоять которого всё ещё хранила следы свежей крови. – Неужто возвращенец какой уцелел…

Оба разбойника напряжённо вглядывались в заросли. Внезапно между чёрно-белыми стволами проплыл силуэт лошади.

– Кобыла. Вороная. Без упряжи. Беглянка, по ходу. Эх, а я-то думал… – топор вернулся в кожаные ножны.

– Когда ты это всё рассмотреть успел? За секунду, – то ли с завистью, то ли с неверием произнёс Торим.

– Сомневаешься? Заспорим? На золотой.

– Иди лесом. Ради победы ты и ежа в пустой комнате высрешь.

– То-то же, – ухмылка вновь вскопнула щёку. – Сиди тут. Смотри, чтоб дохлые из телеги не уползли. А я кобылку приведу. Потом Эртору загоню. Он как раз чёрную хотел. Под цвет своих гнилых зубов.

Тихо спрыгнув на мшистую землю, разбойник побрёл вдоль оврага, пока не пропал за молодой порослью.

Торим же немного поскучал. Затем перебрался в короб и лениво спихнул ногой трупы. На левом мыске осталось коричневое пятно: кто-то из покойников уже успел обгадиться.