Её простота и живые эмоции сумели произвести впечатление и натолкнули на некоторые мысли. Остаётся дождаться вечера, чтобы подтвердить правильность догадок.

Пока же сухо излагаю отцу о первых сделанных шагах и демонстративно закатываю глаза, когда он воодушевлённо начинает накидывать новый план, скорректированный новыми обстоятельствами.

— Пап, мне не десять лет, — пресекаю словесный поток.

И дело не в том, что советы тупые, а в том, что меня задели глаза Лизы и её улыбка. Такая робкая и скованная, будто девчонка раньше не улыбалась…

POV Лиза Суворова.

Моя мама — настоящий человек-рентген.

Стоит мне переступить порог, как она впивается внимательным взглядом настоящего следователя, проходясь по растрепавшимся волосам, покрасневшим глазам и искусанным губам.

— Елизавета?

Сложенные на груди руки и нахмуренный лоб не прибавляют настроению. Всю дорогу до дома меня трясло от накрывшего отката. Как я могла улыбаться незнакомому парню, рассматривать его, когда я… когда меня… когда…

Боже…

Снова начинаю дрожать, но сейчас к пережитому страху добавляется ещё и страх реакции матери на произошедшее. Что она сделает, когда расскажу, даже представить страшно!

Но и промолчать не могу: если в вузе потребуют дать показания или написать объяснительную? Если всё переиграют, когда тот парень уедет и больше не появится? Герасименко наверняка имеет большое влияние в институте, раз работает в нём и его делишками никто до сих пор не заинтересовался.

Интуиция подсказывает, что я не первая и не вторая студентка, с которой он проводил пересдачу в таком виде.

— Елизавета!? — повышает мама голос, а я поднимаю ладони и закрываю лицо руками, собираясь с мыслями.

Это безумно тяжело сделать. Ещё тяжелее начать рассказ, потому что про отработку я промолчала… как и про прогул…

Но за совершённый проступок последовало наказание и теперь придётся скрупулёзно передать маме всю-всю правду.

— Мне долго ждать?

Третий вопрос задаётся совершенно другим тоном: он означает, что ждать маме надоело. Раньше она бралась за ремень и отчитывала меня, заканчивая «воспитательный процесс». Боже! Надеюсь, сейчас она просто покричит и объявит бойкот, который считает очень доходчивой формой давления на человека. В молчании жить совершенно невозможно и меня каждый раз ломает от невозможности подойти и просто поздороваться.

Ну почему она такая? Я же видела фотографии в альбомах, где она весело улыбалась и была довольна своей жизнью… Неужели моё рождение её так сильно изменило?

Вообще чувство вины живёт со мной постоянно, и сейчас затапливает наравне со стыдом и чем-то ещё, что назвать никак не получается.

— Мам! Мамочка, прости меня, — тяну к ней руки, чтобы хоть немножко погреться о её сочувствие.

До тех пор, пока она не начнёт сердиться на непутёвую дочь.

Перед глазами в этот момент проносится кадр с чужими руками, очень бережно сжимающими меня. И слёзы брызгают с новой силой.

— Мам… — шепчу, — пожалей меня?

Стягиваю куртку и в ботинках, оставляя следы, прижимаюсь к груди родительницы, не в силах остановить рвущиеся рыдания.

Кажется, пугаю её, потому что вместо криков меня ведут в кухню, выдают стакан воды и гладят по голове, прижав щекой к животу.

От мамы пахнет выпечкой и совсем немножко церковью. Но мама не ходит в церковь! И я не знаю, почему мне вдруг мерещится этот запах.

— Рассказывай, Лиза, что стряслось? Если ты получила плохой балл…

Но я перебиваю и, набравшись храбрости, выпаливаю без заминки. Про звонок с работы, про реферат, про мою защиту и странные намёки. Про то, как мне было страшно и как я отступала к двери миллиметр за миллиметром, сдерживая тошноту.

Но вот про спасителя… про того странного парня… Про него сказать не смогла. Обозначила, что мне помог проходящий студент, которого я не знаю.

Возможно, это и не ложь: он действительно мог оказаться студентом старшего курса, с которым я никогда не пересекалась.

Вместо скандала и криков с указанием моего места в жизни, мама хватается сначала за голову, а потом за телефон, и до самой глубокой ночи выясняет все вопросы и подробности, поднимая на уши знакомых.

К счастью, подробностей моего позора не звучит, мама очень ловко обходит все нюансы, ограничиваясь распространёнными фразами.

Но всё, чего удаётся добиться, это скупой информации об увольнении Герасименко. Кто-то кому-то по огромному секрету нашептал, что «сверху попросили» не предавать дело огласке, однако уволить преподавателя по статье за хулиганство и нарушение режима.