«Сверху»? Я же точно знаю, что тот парень никого не просил и не звонил. Если только потом? Но разве же могут быть у студента такие связи?

— Видимо, кому-то перешёл дорожку, раз так быстро убирают, — резюмирует мама и гонит меня разливать чай.

Это уже седьмое или восьмое чаепитие за вечер под обсуждения и предположения. Мне бы лечь и уснуть, но я боюсь, что мама решит для профилактики наказать меня, и терплю, старательно отслеживая её настроение.

Не сказать, что оно радужное, но и грозу ничто не предвещает. Странно даже: я рассказала, как есть, о прогуле, но мама не прокомментировала. Будто забыла и хорошо бы, если бы такое могло произойти!

— Как думаешь, тебя вызывать будут? Надо бы в травму доехать, снять следы.

— Мам, нет следов, — отрицательно качаю головой и вливаю в себя остывший, а от этого не очень вкусный чай.

— А синяк?

— От папки. Валентин Григорьевич не при чём.

— Ещё и выгораживаешь! — вот сейчас узнаю маму: тонкие крылья носа раздуваются, а губы поджимаются в недовольную узкую линию.

— Не выгораживаю, просто…

— Просто, Лиза, было бы, если бы ты не пропустила занятие. Но об этом поговорим потом, — мама решительно поднимается, и мне ничего не остаётся, как подняться следом за ней. — А сейчас мы едем снимать побои, чтобы быть во всеоружии. Лучше заранее позаботиться, дочь.

И я плетусь одеваться. От влажных ботинок пахнет клеем и сыростью. Я промазала дырочку в подошве, но даже не подумала поставить просушиться.

Сегодня я совсем не могу думать, если честно.

Прикусываю губу, натягивая обувь. Следом куртка, шапка, шарф, длинные концы которого убираю под блузку, чтобы не болтались.

Шерсть не очень приятно царапает кожу, однако так теплее, поэтому я терплю.

Ожидаемо транспорт уже не ходит, но до круглосуточной травматологии всего два двора пешком, и мы пробираемся по грязному тротуару, пытаясь обходить лужи.

Фонари светят у парадных, их света не очень-то хватает, и я порываюсь несколько раз сказать маме, что сейчас куда опаснее спешить в больницу, чем приехать к сотрудникам полиции без бумажки от врача.

Но мама сама двигается вперед и меня тащит. Иногда в прямом смысле: подхватывает за рукав и тянет за собой.

Как хорошо, что до освещенного пандуса мы добираемся без приключений!

Приключения нас ждут внутри: огромная очередь в тесном коридоре. По соседству со скамейками, заполненными разными людьми, стоят и каталки. Кого на них только нет…

Буквально в шаге от нас на одной из каталок лежит мужчина с ужасным цветом лица. Бордовая кожа покрыта волдырями, зубов… Боже мой! Зубов у него совсем нет… А из груди торчит рукоятка ножа, которую он периодически задевает и хрипло матерится.

Чуть дальше сидит, а не лежит, кажется, женщина. По принадлежности к полу можно судить по грязной малиновой юбке, задранной так высоко, что видно несвежее белье. Эта женщина смеётся без причины, хлопая себя по высохшим ляжкам, и вдруг сгибается пополам.

Я вскрикиваю, а она извергает отвратительно воняющее содержимое желудка прямо на пол, и продолжает хохотать.

— Мм, — шепчу в ужасе, стараясь смотреть только на свои сложенные на коленях руки, — я не хочу. Пожалуйста, пойдём домой?

Но мама неумолима. Мы проводим в жутком кошмаре почти четыре часа. Больные всё поступают, а очередь двигается медленно-медленно. Дышать невозможно, потому что никто ничего не убирает.

Врачи или медсестры пробегают иногда мимо, даже головы не поворачивая, чтобы посмотреть по сторонам.

И только когда от отчаяния я глотаю тихие слёзы, нас зовут в кабинет.

Уставший врач устало выслушивает мои объяснения, бегло осматривает синяк, находит еще какие-то незамеченные ранее царапины и выдаёт справку.

В ушах так и стоит хохот той ненормальной, когда мы возвращаемся домой. Я чуть ли не шарахаюсь от каждого звука, и замечаю, что мама напряжена сильнее обычного.

Я-то думала, ей всё равно, но она тоже впечатлилась и бледнела, когда санитары вкатывали очередного поступившего пациента. В сравнении с ножом даже выбитый глаз и разрезанная губа не выглядели страшными.

Не удивительно, что ночью все пережитые кошмарные мгновения снятся мне непрерывным калейдоскопом. То Герасименко вытаскивает нож окровавленной рукой, то наш декан задирает юбку и пристраивается справить нужду, то один из преподавателей щёлкает вставной челюстью.

Ещё никогда я так не уставала после сна. Лежала и считала секунды, чтобы можно было встать и прошмыгнуть в кухню: лучше уж пить чай или кофе, чем возвращаться к событиям в травмпункте.

И ещё неизвестно, нужна ли будет справка, или нет.