— Симен, — сказала госпожа без злости, но с удивлением. — Ведь ты клялся в верности Пресветлому Мильвусу и троим, что стоят за его спиной! И ты смеешь так грубо со мной говорить?

— Ха! — воскликнул Симен. — Да ты, кукла ряженая...

И умолк, выдохнул тяжело. Слышно было, как скрипнул зубами. Должно быть, пытался удержать внутри другие слова, похуже.

— Моя сестра была там, на Свалке, — сказал он наконец угрюмо. — Ты ведь знаешь, ты ж так гордишься, что помнишь каждого из нас. Семь лет, семь проклятых лет я не знал, как там моя Софи, что с ней. Всё думал, сяду в поезд, хоть так повидаемся — и семь лет мне не хватало духу это сделать! Я не мог, я просто не мог... Думал упросить, забрать её, уйти из города, но кому в Запределье нужны такие, как мы? Куда нам было идти? Не в родное же поселение. Мы не для того уходили, чтобы вернуться с позором, да нас бы и не приняли обратно.

Тут Симен издал странный звук, будто всхлипнул. Может, так оно и было, да ведь в этой тьме не разглядишь.

— Во всех Светлых землях для такой, как Софи, больше не было места, — продолжил он. — А если я хотел быть с ней, то и для меня. Семь лет я страдал вместе с нею, госпожа, и меня терзал стыд — разве имел я право страдать, если меня не мучили жажда и голод, если после работы я возвращался в дом, где ждала мягкая постель? И я счастлив был узнать, что мою Софи вытащили с этой Свалки, что она жила не там хотя бы часть срока. И если этот человек обещает сровнять Свалку с землёй, то я пойду за ним, и плевать мне на вас троих, на Пресветлого Мильвуса и свои клятвы. Ты слышишь меня, госпожа?

Золотая Маска ненадолго замолчала, и Гундольф слышал её учащённое дыхание.

— Ты приносил клятвы добровольно, — дрожащим то ли от волнения, то ли от злости голосом ответила она наконец. — Мог отказаться сразу, если что-то было не по душе, но ты дал слово, чтобы сейчас над ним посмеяться. И за это, за это тебя бы стоило... я бы изгнала тебя, но этого мало...

Симен рассмеялся.

— Да что уж тут. Вернее всего, завтра все мы умрём, — сказал он. — Уж напугала так напугала. Жалею только, что не успею попросить прощения у Софи. Как ей объяснишь? Я ведь всю голову сломал. Сплошная безнадёжность, как стена — не уйти, да и с моих припасов двоим не прокормиться. А с её стороны это гляделось как трусость, уж я-то понимаю. Да я и есть трус.

Он замолчал.

Госпожа молчала тоже, а потом воскликнула:

— Я не верю, что мне причинят зло. Люди вступятся! Они все клялись защищать меня.

— Вашего господина Третьего прирезали на глазах у всей площади, — напомнил ей Рафаэль, позабыв о том, что не собирался тревожить госпожу. — Никто даже не сообразил.

— Зато господина Второго вы так и не нашли, — с жаром возразила Золотая Маска. — Он придумает, как спасти меня и Раздолье!

— Этот отсиживается в безопасном месте, — сказал Гундольф, — и носу оттуда казать не собирается. Мы его видели, и я так скажу: на него рассчитывать нечего.

— Такого не может быть. Я не верю, не хочу верить! — воскликнула госпожа.

Ещё недолго она держалась, а потом вновь заплакала. Всхлипывания звучали приглушённо — видно, пыталась сдерживаться, стыдилась выказывать слабость.

Гундольф подумал, что нужно, должно быть, пожалеть, успокоить, вот только желания такого он в себе не чуял. Навидался подобных дамочек по службе: эта или будет драть нос и осыпать упрёками, или раскиснет, а это ещё хуже. Тогда он до утра от неё не отцепится, а ведь всё одно ничем не поможет, только время потеряет. А вот с Рафаэлем, с тем не мешало бы перекинуться словечком.

И Гундольф подался ближе, повёл рукой в темноте, нащупал плечо — сидели рядом. А потом сказал вполголоса:

— Давай-ка отсядем. Потолковать нужно, только не хочу, чтобы нас слышали.

— Вот не могу решить, что предпочтительнее, — лениво откликнулся Рафаэль, — лежать связанным, но в тишине, или свободным, но слушать вашу бесконечную болтовню.

— Так я могу связать обратно, — предложил Гундольф. — И оставлю в покое до утра. Ну?

— Что ж, хочешь поговорить — давай поговорим, — пожал плечами Рафаэль. — Но отойти у нас с тобой получится не дальше ближайшего угла. Это же подвал, а не дворец.

И всё-таки он поднялся, зашарил рукой по стене, двинулся вдоль неё. Что-то звякнуло внизу, у пола, и Рафаэль выругался чуть слышно.

— Осторожнее, — сказал он уже нормальным голосом. — Похоже, наш хозяин хранил здесь банки, и не только целые.

Гундольф медленно пошёл следом, не отрывая руки от кирпичной стены. Поддел носком ботинка зазвеневшее стекло. Его собеседник между тем загремел металлом.

— Нашёл пустые ящики, — пояснил довольно. — Если перевернуть, сгодятся вместо стульев. Ненамного, но лучше, чем на камнях. Эй, госпожа, дать ящик?

— Мне ничего не нужно от такого, как ты, — донёсся ответ.

— Как знаешь, — беззаботно откликнулся Рафаэль и, повозившись ещё немного, затих.

Гундольф наклонился. Рука почти сразу наткнулась на прохладный металл — видно, Рафаэль оставил свободный ящик с этой стороны, позаботился. Жёсткие полосы металла вместо сиденья, каменная стена вместо спинки — не лучшее вышло кресло, но где тут взять иное?

— Так вот, — вполголоса сказал Гундольф, обернувшись туда, где в душной тьме скрывался собеседник. — Не могу я понять, что ты за фрукт. Так говорил о Свалке — аж проняло, только я ведь о тебе иное знаю.