— Этого человека вы бросили в клетку связанным и хотели, чтобы он помог с Раздольем. Так у вас принято поступать с друзьями, да? Ну, не знал.

— Да ответь же ты нормально, жива она?

— Жива. Наверху сейчас.

Рафаэль вскочил с грохотом.

— И ты сидишь здесь, как ни в чём не бывало? — прозвучал его гневный крик на весь подвал. Затем он шагнул во тьме, зазвенел стеклом, загремел. — Эй, откройте! Слышите меня? Отоприте немедленно!

— Чего разорался? — послышался голос Симена.

— Дайте ящик, я не достаю до люка! Дайте что-то, чем можно ударить по крышке, да живо!

— С ней всё хорошо. За неё пока вступилась эта ваша крылатая...

— Да Леоны я и боюсь! — с отчаянием воскликнул Рафаэль. — Где мой ящик? Эй, наверху, слышите меня?

Ему дали ящик, и он стучал, пока не сдался, обессиленный. Гундольф, поддавшись тревоге, стучал тоже. Но то ли наверху не слышали, то ли предпочли не замечать — не открыли.

А люк закрыт был плотно, и вернее всего, чем-то ещё придавлен сверху. Не сдвинулся и на волосок.

— Она-то сюда — зачем? — только и спросил Рафаэль после.

— Подругу свою выручить хотела, — пояснил Гундольф. — О ней одной и думала. Я-то по рассказам понял, беднягу едва ли не на цепи держат, а поглядел и вижу, что жалеть такую нечего. А зря мы всё-таки стучали. Открыли бы нам, и что б мы сделали против них?

— Придумали бы, что. Только бы она продержалась до завтра...

— Да уж продержится, я думаю. Этой вашей Леоне она завтра нужна на площади, чтобы мне голову отрезать. Слушай, я, знаешь, терпеть не могу о людях спрашивать за спиной, но ты мне всё-таки скажи, что там за дело было со стариком и Кори? А то я чушь какую-то услышал.

— А ты, — неторопливо, подбирая слова, произнёс Рафаэль, — чего ради интересуешься?

— Да вот, — ответил Гундольф, — тоже, вроде как, судьба её мне небезразлична. Да она о себе говорить не спешила, а я не лез. Теперь, может, уже и не доведётся спросить. Хоть узнать напоследок, какой она была.

Его собеседник подался ближе, задев ногой, и перешёл на шёпот:

— Чтобы ты понял, что было, нужно знать всё с самого начала. Старик, наш прежний мастер, однажды притащил со Свалки двоих — девчонку, кожа да кости, и парня, который с виду вот-вот отдаст концы. Рука, плохая рана. Выходили мы их кое-как. Парень тоже девчонкой оказался — ну, так сразу и не понять, если волосы срезаны, а годы ещё не те, чтобы различия в глаза бросались. Перед тем в Раздолье беда с водой случилась, на Свалке вспыхнул бунт, и выжил мало кто. Сперва они там сидели без провизии и воды, потом работать пришлось за себя и тех, кого уже нет — это я тебе говорю, чтобы ты понял, какими эти двое к нам попали. Леон сотворил чудо, иначе не назову, что Кори осталась жива. И все наши видели, сколько он сил отдал. Ты это запомни.

Рафаэль умолк, перевёл дух и продолжил всё так же шёпотом:

— Кори встала на ноги, но держалась всегда особняком. Да все они, кого притаскивал Леон, сперва сидели по углам, присматривались, приучались жить по-новому, но эта так и не вышла к людям. У старика были книги — больше об устройстве тела и науке, но и о старом мире тоже, так вот она за книги села. Леон бы их не всякому позволил брать, а ей разрешил. Правда, я ни в ком из наших и не видел стремления учиться. Послушать рассказы по вечерам, это они любили, а выучиться разбирать буквы ленились. И при этом недолюбливали Кори — всё им казалось, старик её выделяет среди прочих, а она гордится. Вот это тоже запомни.

— Ага, — сказал Гундольф.

— Теперь главное. Леону всегда было мало того, что есть. И людей со Свалки он тащил не для того, чтобы спасти, а чтобы на них учиться. Да и не только со Свалки, у нас из Запределья кое-кто есть. Старик договорился с парой разведчиков, те если замечали искалеченных, хватали и к нам. А потом он задумал делать из людей машины, использовать эту силу вместо топлива. Представь, едет повозка, а вместо механизмов в ней люди, навеки соединённые с металлом, приводят в движение колёса. Или крылатая лодка, а крыльями машут трое-четверо таких, как наша Леона. Да много чего ещё было. Я видел рисунки и чертежи, и я тебе скажу, в жизни меня так ничего не пугало. Но чтобы научиться такое мастерить, старику нужны были люди, расходный материал. А где взять? Свои на это не подпишутся. Вот и решил идти на город.

Гундольф хмыкнул.

— И что ж, никто старику не сказал, что он свихнулся?

— В том и дело! — жарким шёпотом воскликнул Рафаэль. — Леон нашёл такие слова, что все с ним согласились. Ну, может, не все, но большинство. Мол, так и нужно горожанам, пусть поплатятся за то, что одобряли Свалку, так всех распалил — до сих пор ярость не утихла. И даже те, что были против, не подумали остановить Леона. Никто, кроме Кори. Она говорила и мне, а я... Слушай, я любил старика. Я понимал, что он задумал страшное, но у меня бы рука не поднялась. Она всё сделала сама.

— Так что она сделала-то? — поторопил Гундольф. — Я только это и хотел услышать.

— Ушла в Раздолье с записями старика и его головой, вот что.

— Да чтоб его. А с головой-то зачем?

— Видно, чтобы доказать, что он мёртв. Старика знали в городе, могли узнать в лицо. Я первым нашёл тело, и я тебе скажу, не лучший то был день в моей жизни. Я эту дрянь, которую наши пьют, не трогаю, но в тот день нахлебался, как скотина. Сижу у постели, слёзы текут, а сам рад, что всё кончилось. Что она смогла, чего не смогли мы все. И ещё думал, что сделают там, в Раздолье, когда про всё узнают. Не уводить ли людей? Понадеялся, что Кори не захочет смерти если не мне, то хоть Леоне. По счастью, не ошибся. Я, знаешь, запер дверь и придержал от людей новость, выгадал ей день, больше не мог. И когда по её следу пустились, то не нагнали. Вот такая история, а теперь сам решай, где тут добро, где зло.