Начать с того, что даже не задумался, может ли приглянуться девчонке. Очевидно же было, что нет: она молода совсем, и он должен казаться ей стариком. Да и она у него чувств не вызывала, ну, может, кроме жалости. Она ж и на женщину-то похожа не была! Проявил доброту — и получил проблемы.

Что дело неладно, стоило понять ещё тогда, когда Кори что-то сотворила со своим вечным гнездом на голове. До того девчонку не заботило, на кого она похожа, и вдруг пропала на целый день, хотя обычно за ними с мальчишкой хвостом ходила. Гундольф видел её издалека то на берегу, то на палубе, и рядом всё время была Эмма. Видно, Кори обратилась к ней за помощью.

Он ещё, дурак, по голове её погладил и похвалил волосы. Они правда стали выглядеть прилично впервые с того времени, как девчонка появилась на этом берегу. Ведь из вежливости только и сказал, а потом удивлялся ещё, чего она весь следующий день с него глаз не сводила. Он буквы на песке писал, ей и Флоренцу показывал. Мальчик почти половину запомнил, умница такой, на лету схватывает, а Кори и не глядела на песок и отвечала невпопад.

А этой ночью он проснулся от того, что она его целовала.

Совсем неумело — это он без труда мог определить, но пылко, с таким жаром, будто это её самое большое желание на свете. Гундольф не смог остаться равнодушным, к тому же и не понял сразу, явь это или сон. Он ответил ей прежде, чем успел подумать, но в следующее мгновение опомнился и отстранился.

— Ты что ж это творишь? — спросил он.

А она так смутилась и испугалась, что ещё её же пришлось успокаивать. Гундольф сел, обнял Кори за плечи, и было ему и жалко, и неловко.

— Девочка, ну зачем тебе такой, как я? Ведь я тебе, наверное, в отцы гожусь. Лет-то тебе сколько?

— Это неважно, — тихо ответила Кори. — Какая разница?

— А такая, что ты совсем ещё юна, да и меня не знаешь толком. Ну куда торопишься?

— По-твоему, я дитя? Мне не меньше двух десятков лет!

Гундольф удивлённо поднял бровь.

— Не меньше? Ты что же, не знаешь точно?

Плечи под его рукой дрогнули, Кори будто сжалась вся. Видно, что-то задел в её душе этот вопрос.

— Там, откуда я родом, годы никто не считал, — горько прозвучал ответ. — А после я прикинул... прикинула...

— Ох, горе ты моё, — вздохнул Гундольф. — Ложись-ка спать. А об этом, считай, я уже забыл.

Но она потянулась к нему в отчаянном порыве, обняла неловко, стараясь не прикасаться правой рукой. Зашептала:

— Пожалуйста...

И вот что тут будешь делать? Какие найти слова для бедной этой девочки, чтобы не обидеть?

— Не нужно, Кори, — попытался Гундольф. — Ты пожалеешь потом.

— Нет, нет, не пожалею! Ты не понимаешь, ведь на меня никто больше не посмотрит! Никто, никогда!

— И ты от отчаяния, значит, решила, что и я тебе сгожусь? Девочка, ты молода, ещё встретишь того, кого полюбишь...

Вместо ответа она вновь неловко прижалась к нему губами. Сегодня она пахла морем и ещё немного — солнцем. И с лица её на щёки Гундольфа текли слёзы. Ну как было прогнать такую?

В прошлом у него были женщины, но ни к одной он не ощущал такой щемящей нежности, как к этой девочке, которую никто ещё не любил. И это ему совсем не нравилось.

Он предпочитал других. Невысоких, с пышными формами и плавными движениями. Светловолосых, а лучше рыжих. И обязательно из тех, что не станут настаивать на втором свидании.

Потому что ему самому повторять никогда не хотелось. Иногда уже на середине он думал с тоской, зачем это затеял, и дождаться не мог, когда уйдёт. Его друг, Отто, ворчал, что Гундольф всегда выбирает неподходящих — тех, с кем семью не построишь. Так ведь зачем ему семья?

Если в жизни что-то переменится и Грета, наконец, поглядит на него, он должен быть свободен и не связан обязательствами. И всё шло гладко, пока не появилась эта девочка.

Он целовал её нежно, чтобы не напугать. Кори и так, он это чувствовал, дрожала и боялась дышать. А без повязки, сдавливающей грудь, не так уж и плохо у неё оказалось с формами. В каюте было темно, но и не обязательно видеть всё глазами, если есть руки и губы. Они многое могут подсказать.

Потом Кори рванулась в сторону и прошептала:

— Хватит... наверное, мне правда лучше вернуться на своё место.

— Ну нет, — сказал он. — Теперь я и сам тебя не отпущу.

А сейчас, глядя на эту девочку, спящую у него на плече, он страшно жалел, что так ответил. И что, спрашивается, могло так затуманить ему голову? Она не была похожа на остальных, на тех, кто поутру отпускал его с лёгким сердцем и ничего не требовал. Ещё выдумает себе невесть что, а может, даже и с ним захочет отправиться — что он тогда будет делать? Как объяснить ей теперь, после всего, что любит он другую?