– Да, - подтвердил Горман.
– Я слеп, вы понимаете...
– и он приостановился, как бы ожидая какого-то замечания со стороны Мейера. Но поскольку такового не последовало, он продолжил.
– Но я слышал их.

– Вы знаете голландский язык?

– Нет, но мой тесть свободно владеет им. Он-то и сказал нам, на каком языке они разговаривают и пересказал содержание их разговора.

– И что же они говорили?

– Ну, прежде всего они говорили о своем намерении присвоить себе драгоценности Адели и, черт возьми, они незамедлительно это и сделали.

– Драгоценности вашей жены? А я считал...

– Они были завещаны ей ее матерью. Мой тесть хранит их в своем сейфе.

– Хранил, вы хотели сказать.

– Нет. Продолжает хранить. Помимо тех, что были украдены, там лежат еще несколько вещей. Два кольца и ожерелье.
– И какова их примерная стоимость?

– Всех? Я полагаю, что стоят они тысяч сорок, в долларах.

– У этих ваших привидений губа не дура. Лампочка торшера внезапно замигала. Мейер глянул на нее и почувствовал, как по спине у него поползли мурашки.

– Свет начинает гаснуть, Ральф, - прошептала Адель.

– Сейчас без четверти три?

– Да.

– Они явились, - прошептал Горман.

Девушка, снимавшая квартиру на паях с Мэри Хоуэлл, досматривала уже четвертый сон, когда они постучались в ее дверь. Но она была весьма предприимчивой леди, прекрасно приспособившейся к неожиданностям большого города, поэтому прежде всего она приступила к своему собственному расследованию, едва только приоткрылась дверь. Глядя в узенькую щелку, она незамедлительно потребовала от пришедших четко и ясно произнести по буквам их фамилии. Потом она потребовала сообщить номера их жетонов. Затем она потребовала поднести к дверному глазку и жетоны, и удостоверения так, чтобы она могла хорошенько все разглядеть. Но и этого ей показалось мало.

– А теперь погодите минутку, - проговорила она через закрытую дверь.

Прождали они около пяти минут, пока не услышали вновь ее торопливые шаги. Тяжелый засов с грохотом отодвинулся, дверная цепочка была снята, щелкнул замок, потом - еще один и, наконец, девушка отворила дверь.

– Входите, - сказала она, - простите, что мне пришлось заставить вас ждать. Я только позвонила в ваш участок и мне там сказали, что вам можно открыть.

– А вы очень осторожная девушка, - заметил Хейвс.

– Такой поздней ночью? Да что я, с ума сошла, чтобы открывать дверь незнакомым?
– отозвалась она.

Ей было не более двадцати пяти лет, рыжие волосы ее были намотаны на бигуди, а лицо густо намазано кольдкремом, удаляющим косметику. На ней был розовый халатик, накинутый поверх фланелевой пижамы. И хотя в девять часов утра она наверняка будет выглядеть вполне привлекательной девушкой, сейчас она была страшна, как смертный грех.

– Назовите, пожалуйста, ваши имя и фамилию, мисс, - попросил ее Карелла.

– Лу Каплан. А что все-таки случилось? Неужто опять ограбили какую-то квартиру в доме?

– Нет, мисс Каплан. Мы хотим задать вам несколько вопросов относительно Мэрси Хоуэлл. Она проживала здесь вместе с вами?

– Да, - сказала Лу. Но тут она недоверчиво уставилась на них.
– А почему вы говорите "проживала"? Она и сейчас тут живет.

Они все еще стояли в маленькой передней их скромной квартирки, и в этой передней вдруг наступила такая тишина, что сразу стали слышны все далекие и близкие ночные шумы. Было такое впечатление, будто их неожиданно впустили сюда специально для того, чтобы рассеять эту тишину. Шум спущенной в унитазе воды, бормотание радиаторов центрального отопления, плач ребенка, лай собаки - все эти звуки налетели откуда-то и неожиданно заполнили тесную переднюю, в которой двое мужчин и одна женщина молча и настороженно всматривались друг другу в глаза. Наконец Карелла глубоко вздохнул и сказал:

– Ваша соседка по квартире умерла. Ее сегодня убили ножом сразу после того, как она вышла из театра.

– Нет!
– выкрикнула Лу, а потом произнесла каким-то тихим, но упрямым голосом.
– Нет, она жива.

– Мисс Каплан, она умерла.

– О, господи Иисусе, - проговорила Лу и вдруг залилась слезами, - о, господи, о черт побери!

Мужчины стояли и чувствуя себя очень глупо, понимая, что, несмотря на свою силу, они совершенно беспомощны, а поэтому выглядят в этой крохотной передней особенно неуклюже.

Лу Каплан закрыла ладонями лицо и повторяла без умолку: "Простите, о, господи, очень прошу вас, о, господи, извините, господи, бедная Мэри, боже мой..."

Они старались не смотреть на ее вздрагивающие плечи и вообще на всю ее жалкую фигурку. Наконец плач постепенно затих, она глянула на них некрасивыми печальными глазами, неожиданно проговорила почти неслышным голосом: "Входите, пожалуйста", и ввела их в комнату. В продолжение почти всего последующего разговора она упрямо не подымала глаз. Казалось, что она просто не может себя заставить посмотреть в лицо людям, принесшим ей такую ужасную новость, и сидела, уставившись в пол.