Я искренне удивлена ее словам — Патрик ничего мне об этом не говорил.

— Ты не знала?

— Нет.

И тут в двери вваливаются оба мужчины: волосы и одежда Ингольфа запорошены мелкой стружкой, а глаза Патрика подозрительно горят...

— Ну, девочка, зачем тебе был нужен старик Ингольф? — осведомляется он с порога, устремляя на меня вопросительный взгляд. — Я слушаю. Говори.

Я бросаю на Патрика перепуганный взгляд, и он кивает мне головой, мол, давай, сделай это.

— Может, вы для начала присядете...

Старики Коль перебрасываются недоуменными взглядами, а потом послушно присаживаются каждый на свой стул.

Я набираю побольше воздуха и единым махом выдаю:

— Знаю, это звучит абсолютно невероятно, но, кажется, я ваша внучка.

Оба смотрят на меня большими неверящими глазами, и я, стискивая руки, повторяю вновь:

— Я, действительно, ваша внучка. Тобиас Коль был моим отцом...

Звенящая тишина практически оглушает меня.

******************

«Ты уверена, милая?» — эти слова звучат во мне с самого утра. Можно ли вообще быть хоть в чем-то уверенным? Все так зыблемо в этом мире, так ненадежно...

Проходяще.

Вспоминаю свой вчерашний разговор с Колями, наши слезы, объятия... Они приняли новость на удивление спокойно, словно заранее к ней готовились — мне кажется, они были рады обрести новый стимул жизни и приняли бы любого, готового его им преподнести...

Я не спала полночи, и теперь у меня гудит в голове, и сквозь этот гул — одна мысль: ты должна поговорить с фрау Штайн. Я почти уверена, что она узнала меня еще прежде Патрика, а значит...

А значит нам не помешает все прояснить!

Я вхожу в ее комнату и раздергиваю шторы на окнах — солнечный свет прожектором ударяет в изножье кровати, и старушка слегка морщится, словно ее коснулось нечто осклизлое и крайне неприятное.

— Доброе утро, фрау Штайн, как вам сегодня спалось?

В ответ она повторно морщит свой длинный, испещренный сосудами нос.

— Ну да, я тоже толком не выспалась, — отзываюсь на ее гримасу, и моя молчаливая собеседница с любопытством зыркает на меня глазами.

Не хотелось бы так думать, но похоже, ей нравится мое осунувшееся, расстроенное лицо.

— Фрау Штайн, — беру стул и присаживаюсь рядом с кроватью, — вы ведь знаете, кто я такая, не так ли?

Та не произносит ни «слова», но удивления в глазах нет — значит, знает. Все, как я и думала...

— Я Ева Мессинг, — все-таки произношу я, внимательно вглядываясь в старческое лицо. — Та самая Ева Мессинг, избавиться от которой вы так настоятельно советовали своему сыну... — И через краткую паузу добавляю: — Я вернулась.

Маска невозмутимого спокойствия на секунду дает сбой, и мускул на лице фрау Штайн предательски дергается. Это красноречивее любых слов, но я все же спрашиваю:

— Неужели вам совсем нечего мне сказать? — качаю головой, не в силах выносить пустоту ее глаз. — Я простила вас, — добавляю следом, должно быть, надеясь вызвать у застывшей фигуры хоть какие-то эмоции. И та реагирует... реагирует яростной вспышкой, такой непримиримой, что это хуже любой пощечины. Я невольно прикладываю ладонь к щеке и спрашиваю:

— Не простили? Почему?

Она не может ответить, я знаю, но эта злость... Я думала, мы нашли общий язык, думала, болезнь сделала ее мягче, терпимее — и вот...

— Что я вам сделала? — вопрошаю едва теплящимся голосом. — Я была ребенком, брошенным собственной матерью, а вы повели себя так, словно я была монстром, призванным уничтожить вашего сына. Знаете, — не без горечи произношу я, — вы и сами неплохо с этим справились: ваши эгоизм и злоба испортили ему жизнь задолго до того, как в ней появились мы с мамой... Просто тогда это было менее заметно, а сейчас, полюбуйтесь, он одинокий мужчина, связанный по рукам и ногам вашей болезнью и собственной мнимой никчемностью. Что хорошего вы ему дали? — вновь вопрошаю я, и в ответ получаю очередную яростную вспышку. — Себя? — догадываюсь о ее значении. — Нет, фрау Штайн, — с насмешкой произношу я, — не хотелось бы вас разочаровывать, но вы тоже не мать года, уж поверьте мне!

Левая скрученная рука старухи дергается в сторону полупустого стакана на прикроватном столике, и я встаю со стула:

— Я люблю Патрика, — только и произношу я, смело смотря ей в глаза. — И он, теперь я знаю это точно, тоже любит меня...

Скрюченные пальцы стискивают стекло стакана — еще чуть-чуть и тот лопнет в ее руках. Я отступаю к двери...

— Просто дайте нам шанс быть счастливыми, — почти взмаливаюсь я. — Вы ведь его мать, и счастье сына должно быть первостепенным для вас...