Успеваю прикрыть дверь до того, как стакан ударяется о его деревянную поверхность.

Прислоняюсь к ней спиной и сползаю вниз на пол... Казалось бы, сбылась моя заветная мечта — я снова рядом с Патриком, и он сказал, что любит меня — но умиротворения на сердце нет... В голове беспрестанный хоровод из множества голосов, и мамин — самый громкий из всех.

«Ева, я сломленный человек, таким, как я, нельзя иметь детей!»

«... ты не такая, как я, Ева».

Ева... Ева... Ева...

И поверх всего стеклянный стакан, летящий в мою голову...

Из транса меня вырывает пронзительный звонок в дверь. Открываю глаза и пытаюсь вернуться к реальности... Выходит плохо, но очередной звонок поднимает меня на ноги со скоростью резко разжатой пружины.

Открываю дверь, на пороге — девица с розовыми волосами и в короткой джинсовой юбочке.

— Привет, — говорит она мне. — Могу я войти?

— Э... — Я не совсем понимаю, кто она такая, а потому не спешу ее просьбу выполнить. Незнакомка замечает мою растерянность и всматривается чуть пристальнее:

— Слушай, я тебя знаю, — произносит вдруг она. — Ты ведь Ева, Ева Мессинг, не так ли? Та девчонка, что ходила за Патриком хвостиком... Это было так умильно. — И другим голосом: — Что ты здесь делаешь?

В моей голове что-то щелкает, и я понимаю, кто стоит передо мной: Беттина Штайн, сестра Патрика. Прежде мы с ней почти не общались: ей было слегка за двадцать — по моим представлениям, взрослая женщина, не иначе — а мне неполных одиннадцать (совсем дитя, если подумать), и потому ничего общего между нами не было и быть не могло.

Ничего общего, кроме Патрика...

— Работаю, — отступаю в сторону, пожимая плечами.

Она еще с секунду пялится на меня, должно быть, сопоставляя что-то в своей голове, потом хмыкает и пихает за порог спортивную сумку с вещами.

— Работаешь, значит, — еще одна насмешливая полуулыбка. — И как, нравится?

— Да пойдет, — мнусь я. — Все не так уж плохо... — А сама мучительно соображаю, как много рассказал ей обо мне Патрик и рассказал ли вообще. В присутствии этой розововолосой девицы я ощущаю себя как-то особенно неловко...

Она же входит в дом, абсолютно невозмутимая и исполненная чувства собственного достоинства, скидывает с ног сандали на пробковой подошве и снова оборачивается ко мне.

— Зачем ты вернулась, Ева? — спрашивает она. — Только не говори, что из-за Патрика...

Я краснею, и Беттина многозначительно поджимает губы. У меня же мучительно сжимается сердце: неужели и она против нас с Патриком? К счастью, мне не приходится долго над этим гадать, так как девушка продолжает:

— Нет, ты не думай, я могу это понять, — и направляется в сторону кухни. — Не мне судить, — кидает она на ходу, — просто мама... Она уже знает?

Иду за ней следом, обдумывая ответ.

— Она знает, кто я, если ты это имеешь в виду, — отвечаю я Патриковой сестре, останавливаясь в дверях и наблюдая, как девушка открывает один кухонный шкафчик за другим. Что-то ищет...

— Патрик тоже знает? — она на секунду замирает, держась рукой за одну из дверец. — Ну, что ты та самая Ева...

— Та самая Ева? — переспрашиваю я.

Беттина глядит на меня, как на тугодумку и терпеливо поясняет:

— Та самая, перед которой он полжизни чувствовал себя чертовски виноватым. — И пожимает плечами: — Надеюсь, твое возвращение облегчило его душу…

Я начинаю размышлять над ее словами, прокручивая в голове вчерашние признания Патрика, но Беттина всплескивает руками:

— Слушай, в этом доме есть хоть капля спиртного? Мне надо выпить... Срочно.

Я подхожу к одному из боковых шкафчиков и выуживаю из него початую бутылку виски — последнюю из уцелевших — и лицо девушки расплывается в блаженной улыбке.

— Ты моя спасительница, — бросает она мне, вынимая из шкафчика чистый стакан, и, заметив, должно быть, какими глазами я за ней наблюдаю, добавляет: — Мне предстоит нелегкий разговор с мамой, так что сама понимаешь... — Салютуют стаканом и залпом его осушает.

Что же это за разговор такой, ради которого следует для начала хорошенько надраться?

И что это за мать, общение с которой вызывает в детях желание приложиться к бутылке...

Беттина между тем падает на стул и на секунду прикрывает глаза руками... Ровно секунда, а потом она вскидывает на меня глаза и говорит:

— Ты, наверное, думаешь, что я злыдня какая-нибудь: бросила брата наедине с больной матерью и умотала в Регенсбург...Только я так больше не могла, — мотает она своими розовыми волосами, — мне надо было вырваться. — Короткое время она молчит, позволяя мне рассмотреть себя всю, а потом признается: — Я замуж выхожу. Знаешь, за кого?