Чувствую себя изможденной и какой-то выпотрошенной и физически, и морально, но сна при этом ни в одном глазу. Это от переизбытка эмоций. Рядом сопит Ида, а я лежу с колотящимся сердцем и перед мысленным взором прокручиваю в уме жуткие сцены… Представляю, словно вживую, как эта безумная троица — Соня, Яна и Алла — истязали Меркулову, как затем вошла мама со своей тележкой, увидела всё это, как осела…

Так четко это вижу, будто сама присутствую, своими глазами вижу, вот только сделать ничего не могу. Еле сдерживаюсь, чтобы снова не расплакаться.

Они, наверное, даже не заметили ее в своем диком угаре. Страшно подумать, что стало бы с мамочкой, если бы не появился Стас…

В первый момент я и на него злилась, но это было бездумно, что ли. Такая беспомощная злость, когда ты готов в своей беде винить кого угодно. А, может, просто невольно перенесла свое отношение к Соне на него. Однако Стас ведь все сделал, чтобы маму спасли. Не стал ждать скорую, сам отвез. Выиграл для мамы драгоценные минуты. Да и вообще он ведь не виноват, что его сестра такая ненормальная. За ее выходки он не в ответе.

Кстати, вот почему я видела его в тот день у больницы, вспоминаю вдруг я.

Нет, злиться на него не за что. Это даже несправедливо. Я благодарна ему должна быть, говорю себе.

В общем-то, я и благодарна, конечно. Просто мне нужно немного времени свыкнуться с этой новой правдой.

Спасибо ему и за нее тоже. Наконец я всё знаю. И если совсем уж честно, то мне стало намного легче от того, что это была случайность. Что никто над мамой не издевался, никто ее не унижал…

Неожиданно телефон издает короткий гудок — пришло новое сообщение. Не сообщение даже, а цветочек.

Сердце сразу подскакивает, и я забываю о том, что «мне нужно время». Почему-то вдруг приятно, что Смолин тоже не спит, что думает обо мне. Наверное, не знал, что написать, а хотелось, вот и прислал смайлик.

Пишу ему в ответ первое, что приходит на ум. И тут же снова получаю от него сообщение, на этот раз уже словами.

А следующие полчаса мы переписываемся с ним взахлеб. Я, конечно, пока держу марку, Стас же, не стесняясь, изливает, похоже, все, что накопилось, игнорируя мои «у меня пока Дэн», «давай не будем так торопиться», «подождем немного». Но меня трогает такая его непосредственность и внезапная откровенность. Кто бы сказал месяц назад, что тот несносный грубый мажор, которого я считала подонком и психом, будет писать мне нежности, а я этим нежностям буду радоваться…

Уже почти засыпаю, когда слышу тихий стук. Не включая свет, осторожно пробираюсь к двери. Открываю — никого. А на полу лежат розы. Тяжелые алые бутоны на длинных стеблях.

С минуту стою над ними с идиотской улыбкой. Этот Смолин… ну, просто нет слов.

Потом слышу сонный голос Иды:

— Кто там?

— Спи, — отвечаю я. Сама поднимаю цветы, прижимаю к груди… Черт, куда же их поставить? Вспоминаю, что видела на столе графин для воды.

В восемь утра нас будит Арсений Сергеевич. Заявляется лично. Сначала тихо скребется в дверь, потом тарабанит уже от души. Я так хочу спать, что не реагирую. Единственная мысль, что возникает: постучит и уйдет, потом спрошу, что хотел. Но тут с тыла начинает атаковать Ида. Трясет меня за плечо. Зудит над ухом: это к тебе, это ваш учитель, вставай.

Еле разлепив глаза, приподнимаю над подушкой голову, тяжелую как чугунный колокол, беру телефон — он мне, оказывается, и пару раз звонил, только я не слышала. Делать нечего. С трудом встаю, кутаюсь в халат и выхожу в коридор.

— Спишь, что ли? — он так удивляется, словно уже обед.

— Угу.

— Ночами надо спать. Хотя я и сам почти всю ночь не спал. Нервы ни к черту. Еще Смолин этот… А вообще, Женя, я поговорить с тобой хотел.

— О чем? — сонно спрашиваю я.

— Ну, не в коридоре. Пойдем на завтрак, заодно и поговорим.

— Мне надо себя в порядок привести.

— Ну, приводи. Я тебя возле лифта подожду.

Завтракать мне совершенно не хочется, но отказать ему я, конечно, не могу. Заставляю себя умыться, чищу зубы практически с закрытыми глазами. Так же, через не могу, одеваюсь.

А потом бросаю случайный взгляд на подоконник, где в графине стоят мои розы, и настроение тут же поднимается. Губы сами собой расползаются в улыбке. Даже сонная тяжесть в голове исчезает.

Арсений Сергеевич мается в ожидании. Весь он какой-то дерганный и нервный.

— Наконец-то! — восклицает он, завидев меня.

И, видимо, по привычке приобнимает меня за талию, когда отворяются дверцы лифта. Легонько подталкивает и тотчас отдергивает руку, так резко, будто обжегся. И пока едем вниз, прячет обе руки за спиной.

За завтраком обращаю внимание, что Арсений Сергеевич и правда выглядит плохо, как будто приболел. И не ест почти, только на кофе налегает. С разговором своим тоже не торопится, а подгонять его как-то неловко. Поэтому я скольжу глазами по залу, высматривая Смолина. Но его здесь нет. Может, и к лучшему. А то вдруг опять на бедного математика набросится.