Шишига изгибается и зачем-то опускает меня ниже. Туда, где на гладком теле надулись два пухлых мешка. И каждый мешок – с половину бедняги Бруга.

Глаза мои ширятся, а сердце уходит в пятки.

– Не-не-не! – бешено кручусь в навязанных объятиях, поняв наконец, почему тварь не торопится мной отобедать. – Бруг на это не согласен! Найди другого, приятель!

Я вою пуще жалобницы, но шишиге плевать. Перевожу взгляд с мешков на ротовые щупики, дрожащие в животном нетерпении. Щупальце гладит меня по шее, затягивается ласковой удавкой… Становится дурно.

Воздух рассекает свист – и шишигины щупальца встают торчком. Ее хватка ослабевает, а я взлетаю. Совсем на мгновение – пока мусорная подушка, рыхлая и податливая, не принимает мое упавшее тело.

Я с удивлением замечаю бледный кусок стали, что слабо серебрится чуть пониже мешков. Шишига корчится, свистит вскипевшим чайником. Щупальца невпопад молотят по сторонам, рвут и мечут. Корчатся, сворачиваясь кольцами. Выбивают из накопителя клубы сопревшей трухи.

– Эй! – перекрикивает свист и грохот знакомый голос. – Ты цел?!

– Лих?! – за шишигой мелькает синее пятно. – Лих! Уходи, пса крев!

Тут шишига перестает свистеть, переходя на низкий гуд.

– Не пойду! – криком отвечает Лих, странно подергиваясь. – Не брошу Сираль!

Я с кряхтением поднимаюсь на ноги и вдруг понимаю, почему клинок еще не покинул студенистой плоти. Его уже и не видно почти: обманчиво жидковатые телеса похоронили под собой половину шпаги, накрепко склеились с ней. Только самое острие – жалкий уголочек блеска – дрожит из брюха шишиги.

Тварь теряет ко мне интерес. Одарив меня плевком, она отворачивает голову. Размазывая слизь по лицу и шее, я успеваю заметить, как скошенная черепушка противоестественно плавно, по-совиному очерчивает полукруг на бесформенной «шее». Щупальца ее напрягаются и пружинисто сигают к Лиху.

Парень вскрикивает, но тварь уже нависла над ним смертельной аркой – и отвратные мешки перетекли по телу к добыче. С гадким чревным бульканьем.

– Бруг! – не своим голосом вопит Лих, вдавленный шишигой в самое хламье. – Оно сейчас… Помоги, курва!

Вдруг под кадыком у меня щелкает, и сквозняк гладит по липкой шее. Я подношу руку к горлу – и глуповато ухмыляюсь.

Ошейника нет. Пальцы касаются кожи. Она сопрела, под щетиной зудит нечеловечески – но как же я рад! Всё равно что отрастить конечность из культи, вот на что оно похоже.

Под ногами раздается лязг – так заканчивает свое движение заостренный болт. Он ввинчивается в обломок размокшей фанеры у моего башмака – и дырявит насквозь.

Чертов болт на чертовом ошейнике. Раскрытом, перемазанном слизью ошейнике.

Получай, гремлинова приблуда! Виной тому ошибка механика или слизь шишиги – плевать! Никакому прогрессу не удержать таборянский дух Бруга.

– Бруг! – режет по ушам вопль Лиха. – Быстрее, шрюп тебя…

Голос его захлебывается, и у меня пересыхает во рту. Я вижу, как шишига расползлась над парнем, точно вязкий шатер – и не видно уже ни синего дергания бридж, ни благородного блеска стали.

Я переношу вес на ногу, порываюсь скакнуть к твари… Но какой-то внутренний голос вдруг осекает:

«Что удумал, Бружище?!» – слышу я визгливый укор. – «Поводку кирдык, а ты всё цацкаешься?»

Мозг обманывает меня, рисует Лиха трепыхающимся, хлебнувшим горькой слизи. И следом напоминает о другом Лихе. Том, что проткнул шпагой зверюгу, когда она уж готовилась провернуть со мной непристойную пошлость.

«Беги со всех ног, Бружок!» – истерически верещит голос. – «Спасай свой крепкий зад!»

Надо скрыться в темноте коллектора и тут же выбросить из памяти всё, что знаю о Лихе. Я свободен, пса крев! Почему же тогда ты медлишь? Нельзя привязываться к людям. Они – лишь пометки на полях твоей истории.

А Лих – просто придурок, самовлюбленный мамкин садист с манией дуэлянства. Но разве не такие нравятся Бругу?

Если так, то мир и впрямь станет без Лиха… скучнее.

А еще цех. Хремовцы не оставят меня в покое – настучат констеблям. Спрячут Цепь за десятью замками, а весь город станет гоняться за мной, как волки за зайцем. Нет, Бруг, ты спасешь пацана не из слабости, а из холодного расчета.

«Ты размяк, братан!» – негодует голос. – «Рви отсюда!»

И я, схватив с земли ошейник, рву. Разбегаюсь, отталкиваюсь от помойной кучи – и прыгаю.