– Что за дрянь?! – чуть не сходя на крик, спросила она, подняв над головой мерцающий перламутровый шарик.

– Алемброт, подруга, – хмуро ответил я. – Отдай Строжке, он разберется.

Бросив на меня последний испепеляющий взгляд, Вилка брезгливо кинула шарик возле бедра, а после вдавила ногу в днище шагохода. Безголовый заяц цвета оливки проворно засеменил по переулку, изредка пыхая белым дымом из-под брюха. И скоро уж скрылся за углом публичного дома.

Выйдя на бульвар, шумевший сотней голосов, я с досадой оглядел ту самую вывеску. Девица в кружевном белье всё так же подмигивала сверху. Только теперь как-то… Жалостливо, что ли.

– Ну и дурак ты, Бруг, – вздохнул я, ощутив голодную пустоту в груди. Там, где кожа еще помнила округлость алемброта. – И снова без гроша на папиросы.

Я тащился по городу бес знает сколько. Когда с обворожительной – в стиле Бруга – улыбкой интересовался у прохожих, который сейчас час, от меня шарахались. Да, грязный. Да, волосы спутались в воронье гнездо, а борода – в хворого черного ежика, ну и что? Пахну навозной кучей? Да на себя посмотри, тюфяк набриолиненный.

С вышки масел-троса меня тоже погнали в шею. Констебль в окошке прокричал что-то вроде: «Прочь, бродяга, пока в карцер не забрал». Я грозился помахать ему перед лицом корочкой цеховика… Но не учел, что цеховик я только на словах. Пришлось бежать.

Кое-как, по наитию я кочевал по линии масел-троса от одной вышки до другой. Разглядывал палаты купеческих гильдий и увеселительные заведения всех сортов. Одни хвастали пухлыми куполами, другие – кровлей, вздыбленной гармошкой, или резными коньками наверху. Но все как на подбор отличались пестрыми вывесками, будто норовя перещеголять соседа. Эти домишки были на порядок веселее и затейливее хмурых строений пригорода, и повсюду: в просторных дворах и на пешеходных бульварах, – броско торчали шатры, будки ларьков… И цветастой змейкой уползали куда-то торговые ряды.

Наконец я добрел до широченного, о гранитных опорах моста, протянутого над водой. Узкая полоса канала с гладью темной, что вороненый металл, резко обрубила парад питейных, борделей, лавок перекупщиков…

Перейдя мост, я вновь очутился меж зубцов прибехровских крыш.

А там уж по старой памяти разыскал скорбную развалину Хремовой кирхи. В обеденной зале трещал свежими поленьями очаг.

– Явился, – кивнула мне Табита, сгорбившаяся над кучей исписанных тетрадей. Рядом стояла вчерашняя бутылка виски, чуть поодаль – стопка пустых стаканов. – Садись, Бруг… – поморщившись, она ухмыльнулась злорадно. – Ух, ну и несёт же от тебя, гамон.

– С почином, – вежливо поздравил Строжка, как бы случайно поднеся к носу платок. Он сидел рядом с мастершей, окруженный компанией лекарских инструментов. Тут же стояла открытая бутылочка с прозрачной жидкостью; пахнуло спиртом. – Сталбыть, нелегонько пришлось-то?

– Дерьмово, – выдохнул я и плюхнулся на стул. – Слишком дерьмово для первого цехового поручения.

– А никто не обещал, что будет просто, ага, – Табита обнажила в полуулыбке широкие зубы. – Тебе налить, сынок?

– Лишним не будет, «тётя», – насмешливо проворчал я.

– На первый раз прощаю, но назовешь так снова, – Табита почесала бычью шею, – язык отрежу, ага? А пока угощайся.

Бутылка звякнула о стакан в руках мастерши, и Строжка пододвинул ко мне заслуженное спиртное. Виски приятно обжег горло. Алкоголь не из изысканных, но я с удовольствием перебил послевкусие шишиги. В желудке благодарно потеплело.

– Как Лих? – справился я.

– Дык легко отделался, – скрежетнул Строжка, натирая платком узкий, как перышко, нож. – Ногу-то спасли, скоро плясать будет, хе-хе. Стоит тебе, братец, должное отдать: без алемброта пришлось бы попотеть старику. Большая удача такой абсорбент заполучить. С ним-то семя шишигино быстро…

– Строжка, давай не за столом, – покосилась на него Табита.

– Да-да, – замялся тот. – В общем-то, всё в порядке, но покамест гуморы в порядок не придут, придется мальчику отлежаться. Если можно, братец Бруг, такой вопросец…

– Спрашивай, старик, – устало разрешил я.

– Про алемброт-то ты откуда прознал?

– Как он зовется, узнал в Эстуре, – признался я. – Там Алые колдуны кругленькую сумму за него отваливали. Я неделями не просыхал… Но, если ты о Глушоте, дома его лизали с перепою, – усмехнулся я, вспоминая славные деньки. – Мы его зовем «бодун-соль».

– Познавательно, однако, – нахлобучив очки на крючковатый нос, Строжка вынул из штанов записную книжку и огрызок карандаша. Послюнявив кончик грифеля, дед принялся что-то сосредоточенно чиркать на полях.

Табита жестом дала мне знак, и я катнул ей пустой стакан. Вернула его она наполненным до половины – в отличие от своего, где виски опять плескался до краев.

– Стыдно признаться, Бруг, – облизав губы, она сделала крепкий глоток, – но ты, хоть и гамон, сегодня проявил себя молодцом. Не ожидала, ага.