– И что, даже не пожуришь молодца Бруга за ошейник? – прищурился я, отхлебывая из стакана.

– За то, что гремлинова поделка грязи боится? Не смеши, сынок, – скривилась мастерша. – Там, где ты ошейник оставил, ему самое место. Молодец ты потому, что Лиха не бросил. Поступил как настоящий цеховик, ага. Ой, можешь кривляться сколько угодно, но оно так: мы своих не бросаем.

– Ты даже не представляешь, как я рад за вашу маленькую дружную семейку, – иронично огрызнулся я и, отпив еще, погонял виски во рту. Язык, как ни странно, всё не мог забыть отвратного, с несвежей горчинкой, вкуса слизи. – Но мне бы мою Цепь, раз я такой умница. А то, знаешь ли, голыми руками с шишигами драться – не совсем мой конек.

– Не зарывайся, – Табита грозно сверкнула болотом глаз поверх полупустого стакана. – Моё признание твоих заслуг еще не означает, что я тебе доверяю. Это просто констатация факта, ага. Сегодня ты справился, но что будет завтра? Задушишь этой же цепочкой как последний гамон?

– Да не, подруга, – оскалившись, зло хохотнул я. – Она ведь лопнет на твоей шее!

– Ну и смелый же ты, сынок, – Табита угрожающе понизила голос, но во взгляде ее промелькнула искра веселья. – Когда-нибудь это сыграет с тобой плохую шутку, но пока… Вот, полюбуйся.

Табита потянулась вперед, навалившись на стол мощной грудью, и по дереву, испещренному короедом, скользнула маленькая книжечка. Когда та уж хотела пролететь мимо, я прихлопнул ее ладонью, точно неосторожную мышь. А когда поднял ладонь, брови мои поползли вверх.

Передо мной лежала небольшая, с красный документ Вилли Кибельпотта, книжица. Тонкая, в черной кожаной обложке с круглым оттиском – какая-то колючая башня на фоне очертаний гор.

– Познакомься, – со скучающим видом вставила Табита, – та дылда на гербе – это Глёдхенстаг. Даст Хрем, побываешь там, чтобы познакомиться с местными обитателями. Скажешь им «спасибо» за ошейник.

Обложка сочно хрустнула, добротная желтоватая бумага зашуршала, перевернувшись. На первой странице синела надпись: «Главное цеховое управление Бехровии», – а ниже, под заголовком «Догматы цехового братства» бесконечным списком уходили вниз нудные правила. Читать я их, конечно, не буду.

– Зря догмы пропускаешь, сынок, – усмехнулась в стакан мастерша. – Хорошо бы знать их, если встретишь ублюдков из Белого братства. Чтобы им самим напомнить.

– Мой талант в импровизации, – отмахнулся я, листая дальше.

И на следующей странице виски чуть не встал мне поперек горла.

– Спасибо вам от Бруга, что пихнули его в свой гребаный цех, – начал я, откашлявшись, – но…

– Всегда пожалуйста, сынок, – хохотнула Табита и отсалютовала мне стаканом. Строжка машинально кивнул, не вникая, и продолжил калякать карандашом.

– …но какого беса я теперь «Шваржаг»? – я запнулся; верхняя губа застыла то ли в усмешке, то ли в гримасе отвращения. – «Бруг Шваржаг»?!

– А что? – фыркнула Табита. – По-моему, очень остроумно. С предгорского это переводится как «черная куртка», ага.

– А звучит как «шваль»! – в сердцах захлопнул я цеховую книжку.

– Что тоже очень тебе подходит, – женщина не улыбнулась, но в ее взгляде отчетливо читалось ехидное удовлетворение. Добив виски одним богатырским глотком, Табита коснулась волос над правым ухом – и между пальцев у нее возникла мятая сигарета.

В висках у меня загудело, пересохло во рту. Под кадыком алчуще екнуло.

– Мастер, – внезапно севшим голосом обратился я к ней, – поделись с подчиненным куревом, а?

– Извини, сынок, – Табита вынула из кармана брюк потертую зажигалку, – каждый вечер я беру себе одну-единственную. Тут недалеко продают поштучно.

– Так можем, э-э, – я облизнул губы, – на двоих растянуть?.. Пополам, как цеховик с цеховиком.

– Извини, – повторила она, зажав сигарету между зубов, – для меня это что-то вроде символа. Успешного окончания дня, ага? А половина сигареты будет значить, что и день успешен наполовину. Согласен с мастером?

Я рывком поднялся из-за стола, громко грохнув стулом. Строжка испуганно вздрогнул, и очки съехали с его узловатой переносицы на самый крючок носа.

– Жмотяра! – рявкнул я.

– Братец Бруг, – аккуратно встрял старик, вновь промокнув платок спиртом, – коли нужно будет обмыться, то бадью, сталбыть, у выхода возьми… И да, энтот твой след на лице…

Кожа будто вспыхнула с новой силой там, где ее погладил кнут Вилки.

– Сам разберусь.

Раздраженно глянув на Строжку, заткнув цеховую книжку за пояс, я мухой вылетел из обеденной. Дожидаться, пока Табита закурит, а по залу поплывет заветный дым, не хотелось. Не ровен час запрыгну на стол и с боем отберу окурок, точно оголодавший дворовый кот – сосиску.