– Вареники-лавреники… - забурчал он, напуская морщины на залысый лоб. – Свое надо иметь, Лексеич.

«Тильки грошей нема…»

Щербина кисло скосил рот.

«Будут! – цыкнул он протестующему нутру. – Всё уже… Мене, текел, фарес!»

Шаркая поношенными тапками, «разбуженный» агент обошел однокомнатные хоромы, вытягивая губы в смешной манере Муссолини. Ох, и жадна хозяйка… Восемьдесят в месяц! Плюс рубль за свет.

Зато «хата» в центре. И не коммуналка какая с общежитскими «удобствами» - даже печка есть, изразцами выложенная, и санузел свой, и телефон…

Будто почуяв, что новый хозяин думает о нем, старенький аппарат призывно зазвенел – негромко, робко даже, но Богдана Алексеевича тряхнуло крупной дрожью.

«Нервы ни к черту!» - скакнул в голове импульс раздражения.

– Алло? – выдавил Щербина.

– Алло! – отозвалась трубка приятным женским голосом, и затараторила: - Здравствуйте! Простите… А это не вы отдыхали прошлым летом в санатории «Вымпел»? Представляете, так торопилась, что уже сама не разберу, какие цифры номера записала!

Выслушав пароль, Богдан Алексеевич чуток расслабился и подобрел.

– Извините, не я, - отозвался он, благодушествуя. – Даже жалею, что не отдохнул!

С того конца провода донеслись частые гудки, и Щербина, довольно улыбаясь, сунул увесистую бакелитовую трубку на клацнувшие рычажки.

– «Вымпел» - это хорошо! – запел он, оживляясь. – Вареники-лавреники… Гулять, Лексеич, гулять!

Тот же день, позже

Колпино, Заводской проспект

Условное место «Вымпел» отыскалось у заброшки, что пустовала в районе с говорящим названием «Шанхай». Ничего особенного или броского, всего лишь бетонное основание ржавого, согнувшегося флагштока. Когда-то постамент выложили битым кафелем, да, видать, цемента пожалели.

Агент присел на уцелевшую лавочку, изрезанную амурными откровениями, и закурил. Табак он не любил, но человек, смолящий папиросу, меньше привлекает внимание. Да и тихо тут, спокойно… Чего б не подымить?

С неблизкой улочки донеслось фырчанье отходившего автобуса, и стихло. Подальности звенели мальчишечьи голоса – там шла «войнушка».

Затянувшись напоследок, Щербина глянул окрест прищуренными глазами. Словно прячась за сизым клубом дыма, он приподнял носком кеда серую, отслоившуюся корку, залепленную кафельными осколками, и живо вынул сверток, упакованный в хрустящий пакет.

«Ага…»

Нетерпеливо разорвав целлофан и старую газету, Борис Алексеевич довольно крякнул – две пачки! Зеленые трешки, синие пятерки… Восемьсот рублей!

Развернешься не особо, но на первое время, как говорят математики, необходимо и достаточно.

«Какие рестораны, о чем вы?
– хмыкнул Щербина, отгоняя заюлившие мысли.
– Исключительно деловые расходы…»

…Ровно через час он вывел из магазина «Спорттовары» сверкающий лаком и никелем велосипед «Турист» за сто четыре рубля. В стареньком спортивном костюме, в кедах «два мяча» и в выцветшей куртке, агент выглядел слегка неряшливо, по-босяцки, но велик сразу придал ему вид давнишнего любителя походов и песен у костра.

«А я еду, а я еду за туманом…» - напел про себя Богдан Алексеевич, и сцепил штанины прищепками.

Оседлав «железного коня», он неспешно закрутил педали.

Тот же день, позже

Ленинград, Павловский парк

По правде говоря, Щербина уже и забывать стал о вербовке, тем более что «спящий» ничем не рискует – он не шпионит, не связывается с иностранной разведкой, да и заграница ему не «помогает», что легко отследить. Он просто ждет.

А как вышел на пенсию Богдан Алексеевич, так и верить перестал, что ему из Лэнгли вообще когда-нибудь скомандуют подъем. И вдруг…

«Wake up, sleeping agent!»

Жизнь сразу насытилась явью, заиграла яркими, невиданными красками! Давно поблекшая, стершаяся цель снова развиднелась, соблазняя и маня.

«Марш вперед, труба зовет!» - дернул Щербина уголком рта, и наддал. Спицы засверкали на солнце, сливаясь в рябящие круги.

За полями и перелесками, поперек извива грунтовки, тянулась густая лесополоса, засаженная ольхой. Деревья принялись, разрослись, сливаясь тенями и сплетаясь ветвями.