Папа Томы, отдуваясь, держа лопату на отлете, как царский посох, потянул с головы белую мягкую кепку с оранжевым козырьком, и утер ею лоб. Волосы, что обрамляли лысинку смешным русым венчиком, встопорщились влажными иглами.

– Уморился? – спросила Томина мама, неутомимо кидая картошку в звонкое ведро.

– А давайте я покопаю!

Улыбаясь, отец семейства протянул мне орудие труда.

– Доверяю!

Я по-молодецки шаркнул лопатой, и выжал черенок – земля вспухла, рассыпаясь комьями и клубнями.

– Па-па! – сориентировалась Тома.

– Иду! – бодро ответил новый носильщик, и ухватил дочкино ведро.

И тут громкий бабушкин голос едва не сбил его трудовой энтузиазм:

– Обедать!

Томин папа замешкался, готовый подчиниться старшему поколению, но дядя Вадим внес коррективы:

– Сейча-ас! Рядок только докончим!

И просыпались сухие клубни на брезент, иллюстрируя разочарование, и вернулось опустевшее ведро Томе, и потянулась рука за маминым, полным и тяжелым…

А я, чувствуя катышки земли, набившиеся в кеды, продолжал мужественно подкапывать. До конца рядка еще далеко…

* * *

Разваренные клубни сахаристо сверкали на изломе. Кусочки масла замедленно таяли, сливочно оплывая, а легкий парок доносил запах покрошенного укропа, перебивавший сытный картофельный дух.

Помыв руки в бочке, я присел за стол – и наслаждался живым натюрмортом. По овальному блюду разлеглась жирненькая селедочка, распластанная на солидные куски. Окропленная подсолнечным маслом и каплей уксуса, обложенная хрусткими колечками лука, она добавляла свой пряный аромат в общую симфонию трапезы.

Даже полбулки «Орловского», свежего, купленного на станции еще тепленьким, вплетали в общий шлейф хлебные, чуть квасные, маслянистые нотки.

Воистину, самая простая пища – самая вкусная!

Я прислушался к голосам, доносившимся с гулкой веранды. Томин папа, большой любитель спорить «о политике», негодовал:

– Мы этим китайцам столько помогали, целые заводы строили даром! А сколько чертежей передали?! А они теперь с американцами сговариваются… Отблагодарили, называется!

Посмеиваясь, порог переступил Вадим Николаевич.

– Страны – не люди, – сказал он, тщательно вытирая руки вафельным полотенцем. – Даже понятие дружбы не годится, если между народами. Тут в ходу иные категории – выгода, стратегический интерес… Да, Андрей?

– Согласен, – лениво кивнул я. – Только вот…

– Ну, ну… – подзуживал папа Томы, горящими глазами охватывая накрытый стол. – Договаривай, молодежь!

– Просто мне кажется, что китайцы вовсе не сейчас переметнулись к Штатам, а еще при Мао, – сформулировал я свое видение.

– Вот как? – вздернулись брови дяди Вадима.

– А вы вспомните события на Даманском, – опасливо выложил я. – К чему Китаю было затевать это противостояние? Лишь бы с нами пободаться? Или чтобы продемонстрировать Америке свою враждебность к СССР? Мол, мы с вами одной крови…

– Ну-у… Не знаю… – затянул Афанасьев-старший, и пожал плечами в недоумении: – Но… зачем?

– Выгода, – спокойно улыбнулся я. – В январе шестьдесят девятого Никсон намекнул в инаугурационной речи, что не прочь замириться с КНР, а уже в марте китайцы послали ему ответный сигнал, затеяв конфликт с нами. И получите обнимашки на высшем уровне! Не удивлюсь, если у них скоро начнется двухсторонняя дипломатия, пойдет рост торговли и раздача слонов… Я имею в виду – передача технологий.

Вадим Николаевич посмотрел на меня внимательно – и, как мне показалось, одобрительно. На этом политические дискуссии были завершены – явились женщины.

– Садимся, садимся! – суетилась бабушка.

– Накладываем, накладываем! – захихикала Тома.

– И побольше, побольше! – сказала мама Люба, смеясь.

– А наливаем, наливаем? – изобразил Томин папа озабоченность.

– Так мы ж еще не докопали, не докопали! – отшутилась Любовь Антоновна.

Я, как ударник труда, положил себе на тарелку три здоровенные картофелины, и столько же кусков «сельди тихоокеанской баночной». И вкусил…

…Кто не участвовал в уборке, тот не поймет, какое наслаждение доставляет простая сельская еда. Я не обедал, я лакомился! И настолько был поглощен процессом, что лишь краем сознания пребывал в реале.

Тома, вроде бы, погордилась, что меня выбрали в комсорги – я покивал, утвердительно мыча. Мне даже было немного стыдно за то, что животные желания одолели мои романтические позывы.

Впрочем, поев и отдохнув – тупо высидев полчаса на гулкой дощатой ступеньке, что вела на веранду – я снова был готов к труду, обороне и любви. Правда, судьба предлагала лишь один вариант – труд, труд и труд…