Шрифт:
— В таком виде нет, хотя смысл понятен. Надо запомнить…
Он смотрит на часы.
— Кажется, мне пора.
— Удачи!
— Спасибо! Она нам точно пригодится.
Сажаю его в вагон, пожимаю на прощание руку и возвращаюсь в расположение эскадрона.
Нас ждут великие дела.
[1] Анчутка — в восточнославянском поверии маленький, но очень злой дух, ростом всего в несколько сантиметров.
[2] Речь идёт про паровоз серии «О» («Основной») «нормального типа 1904 г.» — более экономичный и мощный по сравнению с предшественником — паровозом «нормального типа 1897 г.».
Глава 20
Сильные Сонины пальчики колдуют над моей хромой конечностью. Сперва мышцы изнутри, будто поглаживают, затем их начинает крутить, так, что я от неожиданности ойкаю.
— Николя?.. — Соня смотрит на меня с удивлением, — Что, больно?
— Н-нет… неожиданно, но странные ощущения… словно через мышцу пропустили электрический ток, — признаюсь я.
— Погоди… — Она задумывается. — Я читала в «Вестнике кафедры физиологии Императорского Санкт-Петербургского университета», что профессор Менделеев работает над аппаратом, который использует токи различной частоты для лечения…
Я удивляюсь:
— А чего над ним работать? Возьми полевой телефон, приложи проводки, куда надо и крутани ручку…
Собственно, метод используется не только для лечения, но и для «задушевных бесед» с некоторыми несговорчивыми «языками».
— Ты серьезно?
Киваю. Правда, о втором применении аппарата не упоминаю. Пока…
— Зачем делать приборы, которые подменяют то, что умеет делать каждая берегиня? — морщит красивый лобик Соня.
Боже, как же она наивна в некоторых вопросах.
— А сколько в России берегинь?
Соня задумывается, неопределенно пожимает плечами:
— Статистики знают точное число, но, насколько я помню, тысяч десять-пятнадцать.
— На всю страну?
— Да.
— А сколько берегинь на фронте? Тысяча? Две… И у каждой не одна сотня раненых и больных. Прибор может освободить их для более насущных задач.
Соня хмыкает, продолжая делать пассы над моей ногой. Холодные и раскаленные иголочки попеременно вонзаются в мои мышцы. Это не больно, скорее — непривычно. Но мне становится всё лучше и лучше, а пострадавшие связки голеностопа уже почти не дают о себе знать.
Берегиня убирает пальцы от моей ноги.
— Попробуй пройтись…
Встаю, хватаюсь за трость… Мой обожаемый санинструктор тут же отбирает у меня палку.
— Сам, сам… без подпорок.
Делаю несколько шагов по эскадронному медпункту, почти не хромаю. Небольшая боль осталась, но…
— Еще пара сеансов, шер ами ротмистр, и нога будет, как новенькая, — улыбается она.
Тянусь поцеловать Соню, но в дверь стучат.
— Господин ротмистр, вы здесь?
Кого там еще несет в самый неподходящий момент? У меня тут, можно сказать ле гранд романтик…(исправно, по мере возможности, посещаю занятия французским вместе с Буденным. И девушку любимую лишний раз увидеть, и язык освоить. Два в одном, как говорили когда-то в моем родном мире).
— Здесь. Кто там?
— Поручик Шведерский.
— Входите, Мишель.
Поручик, статный двадцатипятилетний молодец из нового пополнения нашего эскадрона, командир второго взвода, выглядит обеспокоенным и взволнованным.
— Что за трабл?
Непонимающий взгляд. Опять меня занесло в американизмы из двадцать первого века…
— Простите, Мишель, это американское словечко. Прилипло к языку. Что случилось?
— Вот, — Мишель протягивает изрядно измусоленный и помятый листок.
Вглядываюсь в отпечатанные строки с дореволюционной орфографией и мудреными словами.
«Ко всем другим бедствиям, которые испытывает Россия, прибавилось еще новое великое бедствие: война с Японией. Россия переживает исключительный момент: её государственный строй накануне коренного изменения своих основных форм… В последнее время самодержавию нанесены тяжкие поражения, они-то поставили его на край гибели. Поражения эти двух родов: внешние — на Дальнем Востоке, внутренние — в борьбе с социально-революционным движением. Царская клика втянула Россию и в злосчастную войну с японцами, надеясь этой войной отвлечь внимание тех, кто думает о благе Родины, от того, что он делал внутри страны, как калечил, как душил в ней все живое. Несчастливая война, начатая из династических и спекулятивных целей, истощила и без того надорванные силы народа. Несмотря на это, правительство, по-видимому, решило, во что бы то ни стало, добиться победы и, укрепив этим свой престиж, задушить проснувшееся сознание народа.[1]»
Офигеть… а вот и революционные агитаторы добрались до фронта.
— Большевики? — выходных данных на листовке, разумеется, нет.
— Кто? — недоумевает поручик.
Если склероз мне не изменяет, РСДРП раскололась на фракции в 1903-м, но вряд ли офицеру-фронтовику есть до этого какое-то дело.
— Социал-демократы, — поправляюсь я.
— Скорее, эсеры.
— Откуда у вас это, поручик?
— Отобрал у бойцов нового призыва. Хотели употребить на самокрутки. Я, было, решил, что какую-то книгу раздербанили, а оно вот что оказалось…