— Это тоже война, Паша, — говорю я. — Только враг на сей раз другой, внутренний. Который только маскируется под своего, а сам делает всё, чтобы мы проиграли. И я вот не уверен, кто из них опасней: японцы или такие вот Всякие…

— Умом я тебя понимаю, а вот душой принять сложно, — кручинится Скоропадский.

— Не переживай. Следить за Всяких будем мы с Гиляровским. Надеюсь, Владимир Алексеевич не откажет мне в милости.

— А я? — напрягается он.

— А ты останешься в лавке… в смысле, в эскадроне, — поправляюсь я. — За старшего. Ну, а я пока займусь поиском штатской одежды. Не хочу лишний раз привлекать внимание своими погонами.

Конечно, можно было бы следить и в форме: русских офицеров в Ляояне, как грязи, но в гражданке как-то спокойней.

Разговор с Владимиром Алексеевичем состоялся вечером этого же дня.

Мы пьём чай вприкуску у меня в кабинете. Я наблюдаю за тем, как ловко журналист колет твёрдый как камень сахар.

— Сдаётся мне, щипцы вам ни к чему. Могли бы и голыми руками, — улыбаюсь я.

— Не было б инструмента, можно было бы и руками, — степенно отвечает он.

Гиляровский уже в курсе, зачем я его позвал. И не скажу, что преисполнен энтузиазма.

— Николай Михалыч, а может, взять и поговорить с этим вольнопером. Предупредить, чтоб, значит, завязывал со своей агитацией…

— Полагаете, он нас послушается? — хмыкаю я.

Собеседник вздыхает.

— Не уверен. Эсеры — народ упёртый. Хоть кол на голове теши.

— Вот и я так думаю. Разговоры тут всё одно, что мёртвому припарка. Не поможет. Агитировать солдат он не перестанет, разве что будет поосторожней.

— И всё-таки… Не так уж они неправы в своих прокламациях. Много бардака творится на матушке Руси…

— А когда ж его меньше было?

— Не знаю, — пожимает плечами Гиляровский. — На моей памяти всегда хватало… Ну, так может в этом и смысл — передать власть в другие руки? Не всякие перемены ведут к плохому…

Он в какой-то мере симпатизирует революционерам, это чувствуется. Кому, как не настоящему журналисту, видны все пороки и язвы страны и общества.

— Согласен, — киваю я.

— Вот видите!

— Рано радуетесь, Владимир Алексеевич! Действительно, я за реформы. Если их не проводить, рано или поздно окажемся среди гнили и разложения. Только момент, как мне кажется, выбран не самый удачный.

— Война?

— Война, — подтверждаю я. — Любой, кто сейчас ведёт подпольную агитацию — враг и России и народа. Даже если у него самые благие намерения. Вот победим, и тогда будет видно.

— А победим? — пристально смотрит на меня Гиляровский.

В реальной истории мы проиграли. Но тут у нас появился шанс исправить ситуацию. И я буду держаться за него до конца.

— Без всяких сомнений. Россия обречена на победу!

— Мне б вашу веру, — задумчиво произносит он. — Знаете, я с самых первых дней не испытывал шапкозакидательных настроений, а дни, проведённые на фронте, только укрепили во мнении: война будет тяжёлой. Противник у нас непростой.

И, как всегда, нет надёжных союзников, мысленно добавляю про себя. Вслух это я, конечно, не озвучиваю.

Почти вся Европа сейчас злорадно наблюдает за схваткой «колосса на глиняных ногах» с молодым, натасканным на кровь, наглым хищником. Причём, нашему врагу не только симпатизируют, ему помогают.

Сто двадцать лет пройдёт, и ничего не изменится…

На месте Европы точно должен быть большой котлован. Ну, может пусть Сербия остаётся. Само собой с Косово внутри.

— Владимир Алексеевич, наша задача, на текущий момент, разоблачить тех, кто ставит армии палки в колёса. Генералы и адмиралы — не наш уровень, но вот некоторые «революционеры» нам по зубам.

— Вы правы, — соглашается Гиляровский.

Он же помогает мне раздобыть комплект гражданской одежды, включая нательное бельё. Правда, брюки сильно на вырост, а тёмный пиджачок почему-то узок в плечах, но после ряда хитрых манипуляций я начинаю походить на обычного мастерового.

В качестве обуви сапоги (само собой, не офицерские), а надвинутый по самые уши картуз меняет мою внешность до неузнаваемости.

— Хорош! — смеётся Гиляровский, когда я предстаю перед ним во всей красе.

Соня, которую тоже пришлось посвятить в наш секрет, одобрительно улыбается.

— Тебе, Николя, это даже в какой-то степени идёт.

— Молодцу всё к лицу, — хмыкаю я.

Снаружи слышится подозрительный шум. На «часах» у входа стоит верный Кузьма. Никого постороннего, включая хоть самого генерала Куропаткина, без моего приказа он сюда не впустит.

На всякий пожарный прячусь, но тревога оказывается напрасной — пришёл с докладом Павел Петрович Скоропадский.

— Как было приказано: отправил вольноопределяющегося Всяких в Ляоян с поручением.