Ротбауэр так неожиданно ударил в ладони, что Лена вздрогнула. Он заметил это и улыбнулся довольно.

— Знаешь, я мог бы найти тебя намного раньше. Дважды. Если бы этот старый болван Кнеллер рассказал бы о всем сразу же, как и положено хорошему солдату. О том, что ты присылала полицейского в тот же день, чтобы тебя исключили из списков остработников. И о письме гауптмана фон Ренбек, которое тот получил прошлой осенью. Но знаешь, я даже благодарен о том, что он промолчал. Он дал мне время простить тебя…

У Лены при последних словах пробежал холодок по спине, когда она заглянула в глаза Ротбауэра. Что-то такое было в них, что она сразу же почувствовала неладное. Словно она стояла на краю пропасти, и оставался единственный шаг, чтобы полететь в бездну. Или толчок в спину.

— Да, я простил тебя, Лена. В конце концов, ты росла в идеологии жидокоммунистов. Не твоя вина, что тебя воспитали ненавидеть, и поэтому ты никак не можешь понять новый порядок мира. И поэтому не можешь принять… — он вдруг замолчал и затянулся глубоко, по-прежнему не отрывая взгляда от ее лица. — Когда я ехал сюда, я был в полной уверенности, что заберу тебя сегодня. У меня даже есть разрешение арбайтсамта о передаче работника при себе. Нужна лишь подпись баронессы на документах, и дело сделано.

Одна подпись на документах, и ее передадут как вещь из рук в руки. Как когда-то в ее стране при царизме передавали крепостных…

— Здесь неплохо с тобой обращались, да? — вдруг спросил Ротбауэр. — Я смотрю, ты такая же дерзкая и упрямая, какой была раньше. Тот же взгляд. Даже тут ты умудрилась упасть на лапы, как кошка. Нашла за что зацепиться.

Он вдруг резко поднялся из кресла и, подойдя к открытому окну, громко крикнул: «Дитер!», призывая кого-то с площадки перед домом. Спустя некоторое время застучали каблуки сапог по паркету в соседних комнатах, и в гостиную вошел рыжеволосый молодой солдат. Он кивнул головой оберштурмбаннфюреру, бросил мельком любопытный взгляд на Лену и шагнул к столику, на который положил стопку сложенных бумаг. Потом он также без слов вышел вон по взмаху руки своего начальника.

— Это Дитер, — произнес лениво Ротбауэр, подходя к столу, чтобы коснуться бумаг. — Мой новый денщик. Старый болван Кнеллер не ценил свое место и сейчас где-то в окопах Восточного фронта. У вас еще будет время познакомиться с Дитером. Он славный малый.

— Фрау фон Ренбек не подпишет бумаги, — вдруг сорвалось с губ Лены то, что она обдумывала на протяжении последних минут. Жаль, что Иоганн находится так далеко, иначе она была бы абсолютно уверена в этом. А сейчас ее голос все-таки дрогнул, когда она сказала об этом.

— И не надо, — вдруг улыбнулся Ротбауэр довольно, чем поставил Лену в тупик. Неужели он решил оставить ее в покое? Неужели его слова о прощении были правдой? Возможно ли это?

— Я не заберу тебя с собой. Не сегодня и не отсюда, — добавил он. — Я хочу, чтобы ты понимала, что живешь только благодаря мне. А сейчас тебе сложно это понять и оценить. И быть признательной за это.

От мысли, что она когда-то будет ему признательной и о том, в чем для него может выражаться эта признательность, Лену аж передернуло. Скривила рот, не сумев сдержать эмоций, мысли, видимо, отразились в глазах, потому что лицо Ротбауэра тут же стало жестким и злым. Шрам на щеке побелел.

— Кроме того, я не хочу иметь никакого отношения к ублюдку, которым ты беременна.

Лену словно ударило этими словами. Будто кто-то толкнул в грудь с силой, отчего она даже пошатнулась и взглянула ошарашенно на него, довольного эффектом от этих слов. Он протянул руку и взял из стопки бумаг одну, развернул и стал читать:

— «Я знаю, ты в праве на меня сердиться. И ты в полном праве отказаться от меня, если твои чувства ко мне ослабели. Я готова смириться с твоим решением. Я не буду больше беспокоить тебя этим. Я прошу лишь об одном — помоги мне спасти ребенка. Потому что я в отчаянии…» Неудивительно, быть в таких чувствах при угрозе попасть на виселицу за расовое преступление!

Вот значит чем были эти бумаги, которые Ротбауэру принес денщик. Письмами, которые Лена отправляла раз за разом на фронт Рихарду и которые попадали с почты прямо в руки Цоллеру. Чем можно было оправдаться в этом случае? Что можно было придумать, чтобы выкрутиться из этой ситуации? Ее имя стояло в подписи, и при сличении почерка ее легко было можно опознать как автора этих писем. В двух из них она открыто пишет о беременности, которую подтвердит доктор при осмотре.

— Жаль, что гауптман не дожил до этой минуты. Но знаешь, его ведь можно наказать и после гибели. Показать его настоящий образ, а не тот, который сложился по хроникам и на страницах газет, — произнес Ротбауэр, складывая письмо. — На фоне того недовольства силами люфтваффе, которое царит в нашем обществе, статьи в газетах и журнале «Вермахт» будут весьма поучительны для остальных. Подумать только! «Сокол Гитлера», кавалер Рыцарского креста, вместо того, чтобы выполнять свой долг и бить врага в воздухе, вместо того, чтобы жениться на порядочной девушке и продолжить славный род ариев, пошел на преступление против нации и государства ради славянского отродья. Особенно будет приятно заклеймить представителя аристократии. Гауптштурмфюрер Цоллер просто подпрыгивает от нетерпения дать делу ход. А если грамотно все продумать, то можно даже связать имя фон Ренбек с тем делом об английском шпионе, которое все не дает покоя гауптштурмфюреру. Для него это будет отличной возможностью показать себя перед переводом в Берлин…

«…Если хочешь добиться от кого-то того, что тебе нужно, используй чувства…» — вспомнила Лена слова Ротбауэра и поняла, к чему он ведет сейчас. Но немец умудрился поставить ее в тупик в который раз своими следующими словами.

— Но я не стану этого делать, — вдруг сказал Ротбауэр, продолжая свою игру в кошки-мышки, которую затеял едва переступил порог этого дома. Явно наслаждаясь каждым моментом из нее и эмоциями, которые подмечал на лице Лены. — Я не стану обвинять тебя в преступлении против нации. А эти письма… все эти письма можно сжечь. Прямо здесь.