«…Ты мне нужна, Ленхен. С мыслями о тебе я просыпаюсь и засыпаю, с мыслями о тебе поднимаюсь в небо и возвращаюсь на землю. Я никогда не думал, что смогу так полюбить кого-то. Ты — моя сила, и ты же моя слабость. Ты не даешь покоя моему сердцу и моему разуму, и в то же время ты вносишь в них мир и свет. Ты — та, по кому я так тоскую отчаянно сейчас…»

«…Я долго думал над тем, что произошло. Времени за эти месяцы было предостаточно. И понял сейчас только одно. Если бросить в реку с бурным течением предмет, он уплывет далеко с глаз, позволяя забыть обо всем, что с ним связано. Я хочу собрать все воспоминания последнего дня в Розенбурге и бросить их в эту реку. Чтобы помнить только то, что было до тех ужаснейших для минут. И верить только тому, что ты говорила мне. Потому что сейчас, когда сложно определить, где истина, а где ложь, и во что нужно верить без раздумий и всем сердцем, я хочу верить только тебе, моя маленькая, мое сердце, моя любовь, мое тайное сокровище. Сейчас так мало времени на счастье, моя Ленхен, что нельзя тратить его на что-то другое…»

Чтобы уснуть той ночью и избавиться от головной боли, Рихарду пришлось пить порошки, прописанные доктором Тённисом. Он провалился в такой глубокий сон без сновидений, что с трудом открыл глаза около полудня. Наверное, поэтому он не сразу обнаружил то, что оставила Катерина в его комнате. Под одной из подушек в его постели лежала та самая фигурка балерины, от вида которой у него больно сжималось сердце. Рихард никогда не был сентиментальным, он без сожалений расставался со сломанными вещами. Но эту деталь от музыкальной игрушки он, не раздумывая, положил в карман мундира, когда одевался к позднему завтраку.

Казалось, баронесса ждала решения, которое Рихард объявил ей за столом. Он был не намерен оставаться в Розенбурге больше, сославшись на то, что он получил все ответы, которые так искал. Тем более, до осмотра перед врачебной комиссией оставалось несколько дней.

После этого им предстояло решить вместе, что делать с прислугой замка. Рихард не был намерен жить здесь постоянно, планируя вернуться на фронт. Но, разумеется, он умолчал, что просто не готов был находиться в этих стенах, где присутствие Лены для него было так ощутимо и только усиливало боль и тоску. А баронесса не хотела здесь жить в одиночестве — без сына и без брата.

— Кроме того, я не представляю этот дом без Биргит, — добавила она, кутая плечи в шаль. В последнее время она постоянно почему-то мерзла, как сообщила встревоженному сыну. — Я не говорила тебе, но Биргит подумывает оставить свое место. Ей хочется уехать подальше от этой земли, где ее скорбь по Руди никак не утихнет. И она раздумывает, чтобы принять предложение о работе в одном из исправительно-трудовых лагерей для преступниц рейха. Объявления в газетах обещают хороший заработок. Намного выше среднего на рынке. А еще карьерный рост…

— Никогда не думал, что наша Биргит захочет стать надзирательницей для преступников, — задумчиво проговорил Рихард.

— Ты же знаешь, сейчас рейху нужен каждый. Ты выполняешь свой долг на фронте, а Биргит хочет помочь фюреру вот так. Кто-то же должен заниматься этим вопросом. Говорят, сейчас очередной всплеск преступности. Даже пришлось открыть новые исправительные лагеря.

«Интересно, мама действительно не понимает, что большая часть осужденных попадает в исправительные лагеря не за уголовные преступления? Притворяется? Нет, вряд ли, для нее действительно коммунисты и противники рейха в Германии — истинные преступники», подумал Рихард, глядя на мать через стол. Настроение от этой мысли испортилось, пропал аппетит. Это с дядей Ханке можно было обсудить положение дел в Германии и перегибы в политике непредвзято и здраво, а вот мама была ослеплена фюрером с самого восхождения на политический Олимп. Для нее все средства, которые применялись сейчас при строительстве «идеального государства для людей высшей расы», были хороши, какими бы они не были. Но он не мог не чувствовать злость в ее сторону всякий раз, когда вспоминал, что баронесса даже не задумалась отдавать ли Лену в руки эсэсовцу, отчего на сердце становилось совсем неспокойно. И он уверял себя, что она просто не знала, насколько русская была дорога и важна для него. Для матери она была просто предательницей рейха, которая едва не подвела ее сына под расследование гестапо.

И у него должно быть такое же убеждение. Для него Ленхен тоже должна быть только преступницей. Почему он до сих пор не может ни поверить в это, ни принять, когда уже вспомнил тот проклятый разговор перед отъездом? Пусть и кусками, но смысл был один — она сама призналась во всем.

Рихард решил скрыть от баронессы свой визит к эсэсовцу, как решил во время пути в Берлин. Времени было достаточно все обдумать и взвесить — они решили ехать на «опеле» из Тюрингии, забрав вахтельхундов с собой. Все жилые помещения в Розенбурге закрывались, но штат прислуги Рихард отстоял в споре с матерью. Ему категорически не нравилась идея отправить всех, кроме одной служанки, Татьяны, в трудовой лагерь при заводе в Лейпциге. Само слово «лагерь» теперь вызывало у него отторжение.

— Они все равно нужны, мама, — настаивал он. — Розенбург — большой дом, и без должного присмотра и ухода он придет в упадок. Мы вполне можем найти средства прокормить трех русских здесь. И платить пенсию Айке.

Рихард знал, что мать уступит ему, как бы против она ни была в этом вопросе. Потому что видел в глубине ее глаз плескавшееся чувство вины, которое изредка показывалось из-за холодной синевы. И потому ощущал неловкость, что винит мать за то, что случилось с Леной.

Первым делом, на следующие же день после возвращения Рихард направился в рейхсминистерство восточных оккупированных земель, которое теперь располагалось на Унтер-ден-Линден. В приемной ему не пришлось долго ждать — награды, которые Рихард получил за время службы в люфтваффе произвели должное впечатление на служащих министерства.

Наверное, надо было придумать заранее, что он скажет этому эсэсовцу, но в голову, как назло, ничего путного не лезло. Ведь он был так открыт перед этим оберштурмбаннфюрером, словно тот влез в его голову. У Рихарда перехватывало в горле от злости, что этот эсэсовец нагло влез в его жизнь и читал его письма к Лене. Тот, кто владеет информацией, владеет миром — старая как мир истина. Неизвестно еще, как поведет себя эсэсовец сейчас, когда увидит перед собой его. И Рихард сам не понимал до сих пор, какой линии поведения ему нужно держаться сейчас.