— Лена? Мама, ты хоть помнишь, как она выглядит? — рассмеялся тихо Рихард, не поверив ни в одно произнесенное слово. — Какое покушение? О чем ты говоришь?

— А до этого она активно помогала местным бандитам в диверсиях против рейха, — делая вид, что не слышала его, продолжала баронесса таким спокойным тоном, словно рассказывала о погоде. — Полагаю, она продолжила свое вредительство и здесь, каким-то чудом разыскав сообщников. Ты ведь помнишь о том, как здесь, в городе, обнаружили целую группу, которая радировала томми? А знаешь ли ты, что они в том числе передавали своим британским хозяевам? Данные о расположении наших аэродромов. Тех, где базировался твой полк, Рихард! От Голландии до Африки. Ты и сейчас скажешь, что это не может быть правдой? О, я уверена, что Катерина вряд ли бы рассказала тебе об этом! Теперь ты понимаешь, кого ты пытался спрятать в Швейцарии от длинных рук рейха?

Могло ли быть правдой то, о чем рассказывала мать? Он знал, что прежде она никогда его не обманывала. Если бы его попросили назвать самых честных с ним людей, то он назвал бы дядю Ханке и мать. Она не скрывала от него и своего недовольства возможным браком с Адель, и открыто говорила о своих убеждениях.

Рихард отчаянно напрягал память, чтобы вспомнить хоть что-то, что подскажет ему — мать совершенно не права в своих подозрениях, а ее обвинения просто смешны. И чувствовал, что где-то затрепетала от этих усилий слабая искра сомнения в своей уверенности. Словно было что-то знакомое в словах матери. Словно он знал…

— Я не хотела, чтобы ты знал о том, как был обманут, мой дорогой, — голос матери стал нежным и ласковым, утратив резкие нотки. — Я не хотела, чтобы тебе было больно. Потому что я знаю, что ты никогда не предавал рейх. Потому что я знаю, это была не просто интрижка, если ты рискнул всем ради…

А Рихард вдруг застыл, позабыв мигом обо всем при мысли, которая обожгла его огнем, едва мелькнула в голове. И даже не слышал ее слов при этом.

— Пытался? Ты сказала, я пытался спрятать. Что это значит? Где Лена?

Он видел, что баронесса не хочет отвечать на этот вопрос. Она долго молча курила, глядя на него пристально, словно силой взгляда пытаясь заставить его забыть об этом вопросе. И только когда Рихард во второй раз повторил свои последние слова, заговорила, заставляя молоты в его голове работать с утроенной силой, а сердце рухнуть куда-то вниз:

— Ее забрали летом. Я не знаю, где она сейчас.

— Гестапо? — быстро бросил он, стараясь не думать о страшной сути этого слова.

— Нет, не гестапо, — покачала головой баронесса после короткой паузы. — Ее забрал один человек из СС. Она когда-то работала в его канцелярии в России. Это его твоя русская подвела под смерть. Мы заключили с ним сделку. Он забирает русскую, а взамен никто и никогда не вспомнит о твоей роли в этой истории со шпионами томми.

— Боже, мама! Что ты натворила? Ты сама не понимаешь, как это звучит сейчас? Он просто обманул тебя, этот оберштурмбаннфюрер! Что ты наделала?! — приступ злости, который вспыхнул в ответ на эти слова, казавшиеся глупостью, усилил боль в голове. Но лучше уж злость, чем ощущение того, будто его лишили вмиг воздуха, сжав обручами грудь. Он задыхался. От запаха духов матери, от сигаретного дыма. Он задыхался в этой комнате. Поэтому он в три стремительных шага дошел до окна и распахнул створки в темную сентябрьскую ночь, чтобы попытаться сделать вдох. Хотя бы один. Чтобы запустить снова остановившееся вдруг сердце…

— Ты же знаешь, мой мальчик, я никогда не лгала тебе. Только однажды — когда сказала, что русская сбежала. Я не хотела причинить тебе боль, думала, так будет лучше, — говорил ему в спину на удивление спокойный голос матери. — Нет никакого обмана. Я говорила тебе, что русские все лживы до костей. А эта девушка превосходная мастерица крутить мужчинам головы. Вспомни, как она ловко крутила этим поляком, Войтеком. Он делал все, что она хотела. Я думаю, в эту историю он тоже влез из-за нее. А Ханке? Он буквально ел с ее руки, глупец…

— Перестань, мама. О дяде не стоит. Не так, — глухо проговорил Рихард, сжимая раму так сильно, что побелели костяшки пальцев. Он обещал себе не курить, знал, что это вредно, но сейчас безумно захотелось сделать хотя бы одну затяжку. Может, это поможет снизить силу давления проклятых обручей?

— Ритци, мой Ритци, — на его плечо опустилась ладонь матери в знак поддержки. Но он не почувствовал тепла от этого прикосновения. Наоборот, какой-то мертвенный холод разливался по его телу от того места, где лежала рука баронессы. — Не надо так терзать себя. Если тебе так важно знать, то она жива. Оберштурмбаннфюрер пообещал мне, что не отправит ее на виселицу. И я верю ему. Не для того он искал ее по всей Германии…

Если мать хотела его утешить, то сделала только хуже. Она явно почувствовала, как напряглись его плечи под ее ладонью и поспешила сменить тактику.

— Я понимаю, ты в смятении. И в этом есть моя вина. Я должна была рассказать тебе гораздо раньше обо всем. И ты сейчас мне не веришь, ведь твоя память говорит иное. Но, Ритци… Кто поручится, что твои воспоминания сейчас истинны? Ведь еще неделю назад ты был уверен, что женат, и что у тебя… у тебя есть ребенок. И что же? Эти воспоминания оказались абсолютной ложью. Не верь всему, что приходит на ум сейчас. Все, что она говорила тебе — ложь. Ты был нужен им просто как источник информации и все. Ты мог погибнуть из-за этой русской твари, всякий раз когда был на фронте! Подумай сам, разве так поступает любящий человек? Нет, не поступает. Отправлять тебя на фронт и передавать данные о том, где томми следует искать твою эскадру…