— О чем ты только думала, Лена?! — горячился он. — Теперь у немцев могут возникнуть вопросы. Теперь тебе точно не пройти мимо незамеченной. Это настоящее безрус… безрассад…

Она поняла, что он хотел сказать. И сама осознавала, что совершила ошибку, обесцветив волосы. Но сделанного уже было не вернуть, потому смысла и обсуждать не было. Для того, чтоб вернуть прежний цвет волос нужно было постричься налысо, но это было худшим решением. Бритой женщина могла быть в Германии только будучи когда-то арестованной гестапо и осужденной на принудительные работы, пациенткой лечебницы психических болезней или после заразной болезни.

Но Войтек быстро забыл о своем недовольстве, взбудораженный новостями, которые он принес в укрытие Лены. Он отсутствовал несколько дней, и как выяснилось, был в Тюрингии, в земле, где стояла усадьба фон Ренбек. Принес с собой новости из Розенбурга.

— Я не понимаю почему, но после нашего шума не было никаких последствий, — рассказал Войтек Лене. Он выглядел не на шутку озадаченным, и сперва она решила, что это из-за этого. Но ошибалась, как поняла позднее. — Полная тишина. Словно и не было ничего. Кажись, Цоллер все утаил от начальства, потому и так. И потому его перевели на Восток. По разговорам, для немцев сейчас Восток — это синоним смерти.

Лена вспомнила, как заискивающе вел себя по отношению к Ротбауэру Цоллер, и как порой на его лице проскальзывало странное выражение. Он опасался старшего по званию эссэсовца, ведь тот мог не только наградить его переводом в Берлин, как обещал. Он мог и навредить карьере Цоллера, если бы что-то пошло не по его плану. Как и случилось. Вот почему Цоллер оказался на Востоке. И Лене было страшно даже представить, как этот жестокий до безумия эсэсовец будет вымещать свою злость на ее соотечественниках.

Она попыталась отвлечь себя от этих ужасающих мыслей и спросила о Кате, о которой так часто думала и за судьбу которой так переживала. Войтек заверил, что насколько он может судить по разговорам, с русскими служанками все хорошо.

— Быть может, мы… вы можете что-то сделать для нее? — поправилась Лена в словах, когда заметила взгляд Войтека. — Может, вы сможете вызволить ее из Розенбурга? Чтобы мы ушли из Германии все вместе.

Она прочитала в его глазах то, о чем он предпочел умолчать. Рисковать ради кого-то другого Войтек был не готов. И просить об этом было бессмысленно. Его не интересовала судьба советских девушек. Он нарушил свои правила только из-за нее, Лены, спасать которую из рук немцев было настоящим безумием. Как и поддерживать в ней веру на то, что поляки могут быть союзниками Советов в чем-либо. Так он и заявил тихо Лене.

— Я тебя не понимаю, — растерянно проговорила она. — Только недавно ты говорил, что наши страны должны вместе сражаться против нацистов, что я должна тебе помогать в этом, потому что этим я помогаю своей стране…

— Многое изменилось, Лена, — произнес Войтек глухо, глядя прямо в ее глаза. — Мы ошибались, когда полагали, что Советы могут быть союзниками. Они просто притворяются. Как жиды — обманывают ласковыми речами ради своей выгоды. Союзники! С такими союзниками не надо никаких врагов! После того, что Советы сделали под Смоленском, это невозможно! — запальчиво и зло произнес Войтек и, поймав ее вопросительный взгляд, рассказал о той информации, что стала известна всему миру весной 1943 года, когда немцы заявили о местонахождении расстрела польских военнопленных под Смоленском.

— Это неправда! — резко проговорила Лена в негодовании, не скрывая эмоции. — Это низко и подло, и я уверена, что это неправда! Неужели все действительно поверили в то, что говорят немцы? После того, что происходит сейчас? После того, что нацисты творят? Это просто немыслимо! И почему немцы заговорили об этом именно сейчас? Смоленск в оккупации с 1941 года, и только сейчас, спустя два года, когда наметился явный перелом в ходе войны, они вдруг заявили об этом! Подумай сам, чья выгода в этих нелепых обвинениях!

На лице Войтека мелькнула тень сомнения, но настолько мимолетная, что Лена решила, что ей показалось.

— Тогда зачем Советы убили Сикорского [114] ? Не потому ли, чтобы заткнуть ему рот, когда он стал требовать от Британии разорвать любые отношения с Советами? — и Войтек рассказал о гибели главы польского правительства в авиакатастрофе, которая произошла чуть больше месяца назад. Он был уверен в своих подозрениях и совершенно глух к каким-либо словам Лены, потому она решила не расспрашивать его ни о чем, не желая бессмысленного спора. Ей почему-то привиделся в этом происшествии принцип «Разделяй и властвуй», о котором когда-то рассказывали на уроках истории и на политинформации во время комсомольских собраний. Но возможно, она тоже была неправа, обвиняя немцев во всех смертях, что происходили в мире, в том числе и случайных. У каждого была своя правда, каждый видел своего врага, потому Лена предпочла увести разговор к тому вопросу, который интересовал ее сейчас гораздо больше.

— Ты сказал, что все изменилось, — напомнила она Войтеку. Страшная догадка вдруг мелькнула в ее голове, и она хотела подтверждения, что это не так, что она по-прежнему может верить поляку. — Когда ты узнал, что Польша и СССР больше не союзники?

Войтек выдержал ее взгляд, даже в лице не переменился. Но Лена каким-то внутренним чутьем догадалась, что он знал обо всем еще весной, и ничего не сказал ей. Видимо, опасался терять ее как связного, ведь ему самому было нельзя бывать на Вальдштрассе. Если бы она знала тогда, в апреле, что их страны больше не союзники, то вполне возможно, она бы не оказалась в лесу в тот проклятый день, когда Шнееман решился на насилие. Опасные мысли, которые Лена поспешила отогнать прочь от себя. Нет, едва ли она отказалась бы помогать поляку, ведь он работал в совместной группе с англичанами, сражавшимися с нацистами вместе с ее родной страной.