Он похлопал ладонью по земле рядом собой, приглашая Лену подойти ближе, и она подчинилась. Присела рядом с ним на земляной пол, обхватив руками плечи, чтобы согреться и обуздать эмоции, раздирающие ее сейчас на части. Выслушав про состояние молодого товарища, «Командир» даже не дрогнул лицом, словно уже знал то, что определил Гизбрехт. А вот во время короткого рассказа про путь от Дрездена до западных границ Союза забросал ее вопросами. Особенно после того, как она упомянула, что поляки могут быть не рады такому проходу через их земли.

Вопреки совету Людо и здравому смыслу русские собрались уходить, унося с собой своего умирающего товарища. Немцу никогда было не понять неразумности этого поступка, но Лена с огромным облегчением и без удивления встретила такое решение Командира, когда он объявил об этом после короткого совещания пленных в сарае. Им нужно было торопиться — в любой момент в лагере могли обнаружить побег, а их разделяли всего шесть километров.

Людвиг все еще не пришел в себя после удара «Силача», и русские считали его своим заложником во время того, как Лена спешно собирала в доме в тканевый рюкзак банки консервов и «кирпич» хлеба. К счастью для нее, Кристль вопросов не задавала, хотя прочитала в тревожном молчании Лены и в торопливости движений, что что-то произошло. Единственное, о чем она спросила, угрожает ли опасность ее мужу, и когда девушка заверила, что Людо жив, поставила стул в коридоре у входной двери и предупредила:

— Я не знаю, что происходит. Но чувствую, что что-то не так. И если через полчаса вас не будет в доме, я обращусь в полицию.

Лена не стала ничего говорить в ответ на это, только кивнула согласно, боясь, что если заговорит, снова сорвется в истерику, настолько были сейчас напряжены нервы. Перед тем, как выйти из дома, она после коротких раздумий стянула с крючков вешалки штормовку, которую Людо носил во время работы в огороде на заднем дворе. Но «Командир» отверг куртку из толстой ткани сразу же — вещи немца были аккуратно помечены нашивками с фамилией и инициалами. То же самое было вырезано и на прикладе ружья.

— Я не могу привести сюда гестапо. А срезать метку с куртки или сцарапывать ее нет времени, — произнес он и, заметив встревоженный взгляд Лены, обращенный к немцу, поспешил успокоить ее. — Он очнется с минуту на минуту. Возможно, будет сотрясение, но жить определенно будет. Не переживай.

Он замолчал и показал знаком товарищам, что пора собираться. Настало время уходить. Расставание вдруг стало таким осязаемым сейчас, что у Лены перехватило в горле. Попрощаться с русскими для нее означало снова остаться здесь в полном одиночестве, среди врагов. Снова говорить и думать на немецком языке, притворяться, что разделяет их мысли и убеждения, быть не собой. Наверное, поэтому она сорвалась — схватила за руки «Командира», чем заставила всех невольно напрячься.

— Возьмите меня с собой!

— Нет! — резко и твердо заявил «Командир». Он выпростал руки из ее хватки, а потом сам взял ее холодные ладони в свои большие и мозолистые, покрытые ссадинами и мелкими царапинами. — У меня нет времени объяснять тебе очевидное, потому послушай внимательно. Я не могу рисковать тобой, потому не возьму тебя с нами. Ты сказала, что наши освободили Киев. Это значит, что скоро — через месяц, два или три — наши будут уже здесь. Тебе нужно просто дождаться. Всего чуть-чуть. Мы вернемся, я обещаю тебе.

— То же самое мне обещали, когда мы уходили из Минска в сорок первом, — вырвалось помимо воли у Лены в приступе отчаяния. — И вместо этого я оказалась здесь.

— Где неплохо-таки устроилась! Спишь на перине, жрешь от пуза! — бросил прислушивающийся к разговору «Обувщик» зло. — Не то что мы! Почти голыми руками выгребающие уголь из стен шахты! На своем горбу таскающие телеги эти проклятые! Знаешь, что с Поэтом случилось? Его тележкой раздавило в шахте сегодня утром! Его напарник умер сразу же, а он вона как. Да что ты вообще знаешь о том, как под немцем быть?

Лену хлестнуло наотмашь этими жесткими и злыми словами. Он был и прав, и не прав одновременно. В животе снова засосало противно от пустоты, которую уже ничем было не заполнить. Вспомнился белый кафель, блеск инструментов и кусок ярко-голубого неба в оконце операционной. Скрутило все внутри тут же острой болью, от которой исказились черты лица.

— Отставить, — тихо прервал его «Командир» и для верности взял «Обувщика» за руку и чуть подтолкнул в сторону раненого, мол, помоги товарищам поднять его. Но тот подчинился не сразу. Бросил напоследок все так же отрывисто и зло, сплюнув на пол Лене под ноги:

— Аккуратнее с ней, Командир. Кто знает, что она делала, чтобы вот так при немцах ходить? Не своя, не советская она все-таки… Не наша!

«Командир» помолчал немного, наблюдая, как медленно и осторожно поднимают с земли бледного «Поэта», на лице которого уже лежала явная печать смерти. Потом подобрал свою куртку и вернулся к по-прежнему замершей Лене.

— Я не могу тебя взять, — твердо сказал он. — Потому что здесь ты будешь в большей безопасности, чем в моей группе. Ты сама видишь это. Сейчас не время для разбирательств, кто свой, а кто чужой. После. Мы будем разбираться в этом после. Но тебе лучше остаться здесь и достаться конца войны. Я обещаю, мы заберем всех из немецкого плена. Никто не останется на чужбине.