— Я буду только рада, — ответила Лена, понимая, что действительно будет в восторге от этого поручения.

Иоганн объяснил, что собаки живут в особом вольере на заднем дворе, баронесса не очень любит «собачий дух» в доме и опасается за состояние паркета и мебели.

— Правда, Фалько [17] все равно берет их в дом, когда приезжает. Знатный упрямец! — улыбнулся немец и, поймав вопросительный взгляд Лены, пояснил. — Фалько — это мой племянник. И хозяин этих славных мальчуганов. В его отсутствие я, как могу, занимаюсь ими, но сама понимаешь — могу я мало.

Перед глазами Лены тут же встала фотокарточка немецкого офицера. Вспомнила его лицо вплоть ямочки на подбородке, к ее удивлению и легкой злости на себя. Почему он так глубоко врезался в ее память? Она давно не видела ни одной фотокарточки семьи фон Ренбек, а его запомнила так хорошо, что без труда узнала бы, выйди сейчас немец на аллею парка.

А Иоганн словно назло вдруг решил продолжить свой рассказ именно о своем племяннике, когда Лена повезла его коляску к дому.

— Фалько — единственный сын моей сестры. Его отец погиб при Ипре, в Бельгии [18] . Фалько родился через несколько месяцев после получения похоронки на Фридриха фон Ренбека. Аннегрит была женой всего один год. Война не знает жалости к любви.

При этих словах Лена сжала ручки коляски чуть сильнее прежнего. Ей показалось кощунственным, что немец так спокойно рассуждает о том, как жестока война в то время, как его соотечественники творят зло на ее родной земле.

— Я стал ему отцом, научил всему, что должен знать и уметь человек его происхождения. Наверное, это была своего рода судьба — война обездолила и его, и меня, но если бы не так… я бы наложил на себя руки, если бы не Фалько. Ты, верно, слышала о том, что случилось?

— Фрау Биргит рассказала в общих чертах, — уклончиво ответила Лена. Ее сейчас раздирали совершенно противоречивые чувства: ей и хотелось, чтобы Иоганн продолжал свой рассказ, и в то же время она не хотела этого. Ведь в этом случае он хотя бы на толику, но станет человечнее в ее глазах. А Лене не хотелось видеть никого из окружающих ее немцев людьми, как не хотелось сближаться с ними.

— Во время войны я был пилотом. Не фон Рихтгофен или Бельке [19] , но тоже неплох. Небо всегда было моей страстью. Оно же меня и погубило, — Иоганн помолчал немного, а потом продолжил: — Самое обидное во всем этом, что я сам виноват в этой проклятой аварии. Если бы я был бы осторожнее! Но я был молод, я жаждал успеха, а апрель семнадцатого, когда я сбил аж десять аэропланов англичан, так кружил голову. Мне хотелось больше! Больше! Поэтому я всегда говорю Фалько: «Никогда не будь самоуверен — небо не прощает этого». Что сказала Гиттхен о том, что случилось? — поинтересовался Иоганн и оглянулся в нетерпении на Лену.

— Только то, что произошла авария.

— Авария! — фыркнул немец. — Она щадит мою гордость до сих пор! Я сбил в тот вылет свой двадцать второй аэроплан англичан. Сдуру решил при возвращении на аэродром сделать фигуру и врезался в самолет сопровождения. Нам обоим пришлось покинуть машины. Штольману, слава Богу, повезло при посадке, а меня бросило на деревья. Удар переломал мне позвоночник и поставил крест на моем будущем. И это всего за три недели до моей свадьбы!

Лена попыталась вспомнить при этих словах, видела ли она фотокарточки дня свадьбы в комнате Иоганна. А он, словно прочитав ее мысли, продолжил:

— Я бы наложил на себя руки в те дни. Конец карьере! Конец всему! Калеки не нужны никому. Аннегрит — единственная, кто всегда поддерживал меня. А Фалько… Фалько мне скорее сын, чем племянник. Он — мои крылья. Я летаю вместе с ним до сих пор. Хотя я корю себя, что передал ему мою страсть к полету. Это единственное, в чем не устает упрекать меня Аннегрит. Она боится, и я ее прекрасно понимаю. Я, наверное, утомил тебя своими разговорами? — спохватился Иоганн, когда они уже приближались к замку. — С возрастом я стал болтлив.

— Нет-нет, — поспешила его заверить Лена. — Если у вас есть желание, то я всегда готова выслушать вас.

— Ты хорошая девочка, — похлопал ее Иоганн по ладони, лежащей на ручке коляски. — Спасибо, Воробушек, боюсь, что еще успею надоесть тебе своими рассказами.

Позднее Лена не раз задумывалась о причинах, почему среди всех окружающих ее немцев именно Иоганн стал ей так близок. Наверное, это случилось потому, что прикованный к инвалидной коляске, он напомнил Лене маму. Она знала, как маме бывало одиноко оставаться одной, не имея свободы движения. Помнится, очень часто единственным маминым развлечением было сидеть в кресле на балконе и наблюдать со стороны, как протекает жизнь. И как она любила поболтать после целого дня, проведенного наедине с самой собой.

Именно поэтому Лена сама поддерживала стремление Иоганна рассказывать обо всем, чем он хотел поделиться с ней. А не вовсе не потому, что ей самой хотелось зачем-то узнать побольше о семье фон Ренбек и особенно о молодом офицере с фотокарточки. Так говорила она себе всякий раз, когда ловила себя на том, что даже ждет момента, когда Иоганн заведет очередной разговор о племяннике.

Иоганн попросил Лену найти на чердаке альбомы с фотокарточками, и они частенько сидели в парке за их просмотром, пока Вейх и Артиг с удовольствием бегали между деревьев, гоняя птиц. Сначала немец рассказывал о себе — о том, как увлекся аэропланами, как перевелся из артиллерии в авиацию, как влюбился впервые в жизни и навсегда.