Как неприкаянный мотаюсь по гостиной. Пытаюсь включить телек, но стоит только увидеть цветную картинку, как начинает стучать в висках. Выключаю, поднимаюсь с дивана, выхожу на крыльцо. Дождь по-прежнему идет, собака воет.

— Да какого черта? — я начинаю беситься.

Я ради чего притащил ее сюда? Чтобы вот так мотаться ночью, как говно в проруби, и не знать куда себя приткнуть? Хер бы там.

Я возвращаюсь в дом и поднимаюсь на второй этаж. Мы не договорили! Я не сказал и десятой части из того, накопилось.

Толкаю дверь, подспудно ожидая, что будет чем-то заблокирована изнутри, но она на удивление легко и бесшумно распахивается.

В комнате нет окон, темень жуткая. Из света только то, что проникло следом за мной из коридора. Мне требуется пара минут, чтобы глаза привыкли и начали различать хоть что-то. Стол, кровать, кто-то на кровати.

Прислушиваюсь, пытаясь уловить дыхание и никак.

Она всегда спала, как мышка. Я помню, как просыпался посреди ночи, чтобы посмотреть на нее. Любовался, как дурак, радовался, что она у меня есть. Воспоминания об этом царапают с такой силой, что еле сдерживаю рычание. Завожусь моментально:

— Подъем! — и ладонью по выключателю.

Черт. Свет бьет наотмашь, выжигая сетчатку. Я жмурюсь, а потом и вовсе прикрываю глаза рукой, а зараза на кровати даже не шевелится. Ей по фиг, потому что отвернулась к стенке и с головой накрылась одеялом – один нос наружу торчит.

Это я как раненый волк мечусь по дому, а она преспокойно спит.

Сдергиваю с нее одеяло, а Таська только плотнее сжимается в комок и не открывает глаз. Издевается…

— Подъем, я сказал! — встряхиваю ее за плечо и тут же замираю, потому что даже через ткань чувствую жар.

Прикладываю ладонь к потному лбу и громко втягиваю воздух.

Она вся полыхает! Горячая как печка.

— Эй, — встряхиваю ее еще сильнее, и Таська сонно бормочет во сне. Не могу разобрать ни слова, — просыпайся.

Она неосознанно прижимает к себе подушку и едва различимо шепчет:

— Одну минуточку. Я…устала… — и снова проваливается.

Да вашу ж мать!

В этом закутке так душно, что тошнит, поэтому подхватываю ее на руки и несу к себе. Она даже не делает попыток протестовать или вырываться. Кажется, даже не понимает, что ее кто-то несет. Рука безвольно болтается, а голова падает мне на плечо.

То ли спит, то ли без сознания.

И я рад бы сказать, что мне похер, но это не так.

В моей комнате прохладнее и много воздуха. Я опускаю ее на кровать:

— Таисия, ты слышишь меня, — пытаюсь достучаться, но реакции нет. Она не откликается, не шевелится и, кажется, даже едва дышит.

Проклятье!

Вместо того, чтобы посадить ее на цепь и злорадствовать, я несусь вниз, пытаясь вспомнить, а есть ли хоть что-то в моей аптечке.

***

Ни хрена нет!

Дом новый, аптечка как у закоренелого холостяка – бинт, уголь да пузырь выдохнувшегося пероксида. Я не планировал тут ни болеть, ни тем более лечить кого-то.

Звоню парням:

— Марат, есть что-то от жара, простуды?

В ответ секундное замешательство, к счастью, без вопросов «кому?» и «зачем?».

— Сейчас гляну.

— И у Лехи спроси. Может, у него что-то завалялось.

Спустя пять минут на крыльце раздаются тяжелые шаги:

— Все, что нашли, — Марат протягивает мне замызганный блистер парацетамола. При этом смотрит подозрительно, будто думает, что это я заболеть решил и сейчас в обморок повалюсь.

А это ни черта не я!

И он это понимает. Ничего не спрашивает, только кивает и молча удаляется, а я иду на кухню, наливаю стакан воды и возвращаюсь в комнату.

Таська все так же спит, но ее сон нездоровый и измученный. Бледная, с густыми подглазинами, но в то же время с малиновыми, температурными щеками.

Я злюсь на нее за эту болезнь, а еще больше на себя из-за того, что не могу просто остаться в стороне и наблюдать за ее мучениями.

Выдавив на ладонь одну таблетку, присаживаюсь рядом с ней и совсем неласково встряхиваю за плечо:

— Подъем.

Она что-то мурлыкает себе под нос, не открывая глаз и не приходя в себя.

— Надо лечиться.

— Нет…

Ее дурацкий протест еще сильнее выводит из себя, поэтому я подхватываю ее и вынуждаю сесть.

— Таблетку!

— Не надо, — Тася отворачивается, непроизвольно утыкаясь носом мне в шею. И в ответ на это у меня по спине бегут толпы мурашек. Сердце ухает куда-то в пустоту.

Слабая, как кутенок, беспомощная. И пахнет так, что кишки сводит. Тот самый запах, родной и уютный, от которого я раньше был готов урчать словно большой сытый кот. Я помню, как засыпал, прижав ее к себе и зарывшись лицом в шелковистые волосы. Дышал ей. А сейчас задыхался!