Вероятно, и этот афоризм не принадлежал критику.

Шершеневич встал со стула:

– Бессмертные, я вторично прошу у вас слова.

– На сколько минут?
– спросил Громовержец.

Для него было нестерпимым мученьем слушать других.

Опять оседлав стул, Шершеневич придвинул его вплотную к моему креслу, чтобы я ни одной фразы не пропустил мимо уха.

Для восстановления тишины Есенин лихо свистнул, заложив в рот четыре пальца.

– Известно ли вам, бессмертные, - начал Шершеневич, - что во время своего исторического путешествия Чарлз Дарвин посетил людоедов. Ознакомившись с их бытом и нравами, он спросил вождя каннибалов: "Сэр, почему вы кушаете преимущественно своих жен? Уж лучше бы ели своих собак. Разве они менее вкусны, чем леди?" Рассудительный вождь ответил: "Наши собаки ловят выдру. А женщины ни на что не годны. Поэтому мы предпочитаем утолять ими свой аппетит". Старейший из людоедов, желая быть гуманным в глазах европейца, мягко добавил: "Но перед тем, как поджарить женщину, мы ее обязательно душим".

– Ах, как это мило!
– воскликнул Рюрик Ивнев своим девичьим голоском.

– Не правда ли?.. Так вот, друзья, - заключил Шершеневич, - я бы тоже обязательно душил женщин, которые разбивают большую мужскую дружбу!

Этот разговор происходил осенью 1922 года, а женился я на Никритиной 31 декабря. То есть примерно через три месяца.

Об этом событии я немедленно известил Настеньку. Довольно быстро по тому времени пришло от нее чудное письмо.

"Родной Анатолий Борисович, - писала она, - любовь - это кольцо, а у кольца нет конца. Чего и Вам желаю с Вашей любезной супругой Анной Борисовной".

Если бы меня спросили: "Кто родоначальник имажинизма?" - я бы ответил не задумываясь: "Настенька".

Имажинизм родился в городе Пензе на Казанской улице. "Исход" - первый имажинистский сборник - был отпечатан в губернской пензенской типографии осенью восемнадцатого года.

– Вы слыхали, - спрашивал я стихотворца Ивана Старцева, тоже окончившего пензенскую пономаревскую гимназию, - вы слыхали, как сейчас сказала Настенька своей куме Степаниде Петровне, которую супруг частенько вожжами учит?

– Нет.

– "Беда, - говорит, не дуда: поиграв, не кинешь". Хорошо сказано? Стихи надо писать так, как говорит Настенька: образы, образы, образы.

Корни имажинизма!

В библиотеке у отца, конечно, был и толковый словарь Даля. Этой книге, по-моему, цены нет. Какое богатство словесное! Какие поговорки! Пословицы! Присказки и загадки! Разумеется, они примерно на одну треть придуманы Далем. Но что из того? Ничего. Важно, что хорошо придуманы.

Этот толковый словарь в переплете, тисненном золотом, являлся не просто любимой книгой Настеньки, а каким-то ее сокровищем. Она держала его у себя под подушкой. Читала и перечитывала каждодневно. Как старовер Библию.

От него, от Даля, и пошла эта Настина чудная русская речь. А когда она впервые приехала в Пензу прямо из своей саранской деревни Черные Бугры, ничего такого и в помине не было - говорила Настенька обычно, серовато, как все.

14

В Москве поэты, художники, режиссеры и критики дрались за свою веру в искусство с фанатизмом первых крестоносцев.

Трибуны для ораторов стояли в консерватории, в Колонном зале бывшего Благородного собрания, в Политехническом музее, в трех поэтических кафе и на сценах государственных театров в дни, свободные от спектакля.

Народные комиссары первого в мире социалистического государства и среброволосые мэтры российского символизма: Брюсов, Бальмонт и Андрей Белый - самозабвенно спорили с юношами-поэтами из Пензы и Рязани, возглашавшими эру образа, и не менее горячо - с несовершеннолетними поэтессами из Нахичевани, верующими в ничего.

Они так и назывались - ничевоками.

"Я, товарищи, поэт гениальный". С этой фразы любил начинать свои блистательные речи Вадим Шершеневич.

И Маяковский примерно говорил то же самое, и Есенин, и я, и даже Рюрик Ивнев своим тоненьким девическим голоском.

В переполненных залах - умные улыбались, наивные верили, дураки злились и негодовали.

А говорилось это главным образом для них - для дураков.

"Гусей подразнить", - пояснял Есенин.

Древняя традиция. Очень древняя. Иисус из Назарета еще посмелей был. Он забирался на крышу и объявлял: "Я сын Бога", "Я сошел с небес".

Евангелист замечает, что при этом зеваки обычно судачили:

– Не Иисус ли это, сын плотника Иосифа? Ведь мы же знаем мать его и отца. Как же он говорит, что сошел с небес?!

А четыре родных брата "сошедшего с небес": Иаков, Иосиф, Иуда и Самсон тут же мозолили глаза.

Даже нехитрые доверчивые ученики Иисуса, опять же по словам евангелиста, очень удивлялись: как, мол, такое можно слушать?!

Значит, хочешь не хочешь, а надо признать, что мы со своим "я, видите ли, поэт гениальный" не очень-то были оригинальны и храбры.

Если маленькое "Стойло Пегаса" не вмещало толпу, кипящую благородными страстями, Всеволод Эмильевич Мейерхольд вскакивал на диван, обитый красным рубчатым плюшем, и, подняв высоко над головой ладонь (жест эпохи), заявлял: