Ной поцеловал Эйвери в щеку, и она одарила его застенчивой улыбкой. Клянусь душой, как бы мне хотелось сделать из него пример. Но сейчас было не время.

— Напиши мне, если я тебе понадоблюсь, — сказала Лейла, прежде чем они обе исчезли из офиса, оставив меня с двумя женщинами.

Эйвери выглядела напряженной и немного раздраженной. Ей было почти больно сидеть здесь, как будто ее тело бунтовало.

— Я несу ответственность за мисс Джеймс, так что выкладывай уже. О чем ты беспокоишься?

Медсестра кивнула.

— Ну, я обеспокоена тем, что Эйвери не справляется со своим новым телом так, как следовало бы. — Я неодобрительно посмотрел на нее. Эйвери просто нужно было время, вот и все.

— Вампир, который обратил ее, должно быть, был очень силен, поскольку сила, которой она сейчас обладает, слишком велика для ее тела. — Я вцепился в край стола. Нет, этого не могло быть…

— С ней все в порядке. Она поправится, — прорычал я. Медсестра покачала головой.

— Эта сила, к которой она даже не может прикоснуться, станет ее концом. Мне жаль, но это мое профессиональное мнение.

— Ч-что это значит? — Я услышал, как Эйвери спросила, но не мог сосредоточиться на сценарии, который был передо мной. Всего было слишком много: запахов, звуков, биения моего сердца….

Вампирский яд превращается в буквальном смысле в магию в теле мертвеца; это то, что заставляет сердце биться снова и все такое дерьмо. Обращенный вампир получает часть силы своего создателя — иногда даже слишком много, когда есть эмоциональная связь. Но я не чувствовал себя менее могущественным, наоборот.

Ненависть лавой разлилась по моим венам. В тот момент я бы сравнял эту академию с землей, убил бы любого, кто встал бы у меня на пути.

Если магия не подходила телу, если она была слишком сильной….

— Вы сойдете с ума, — ответила медсестра, не моргнув глазом.

Эти слова врезались в меня, как товарный поезд, разбив мое сердце на миллион осколков. Холодная волна отчаяния захлестнула меня, заставив хватать ртом воздух. Эйвери была единственным человеком, который когда-либо пробивался сквозь тьму моей души, единственным, кто когда-либо заставлял меня чувствовать себя цельным, живым, ровным.

Мысль о том, что она сойдет с ума в почти бессмертном теле, была участью хуже смерти. Она постепенно забывала бы, кто я такой, кто она такая и кем мы были вместе. Единственная разница заключалась в том, что не было бы ни возрождения, ни воссоединения.

Во мне начала закипать ярость, подпитываемая горькой несправедливостью всего этого. Мы с Эйвери всегда были вынуждены жить в тени нашей любви. Мы мечтали о совместном будущем, но теперь, даже после пятой попытки, это будущее, казалось, ускользало у нас между пальцев, как песчинки.

Мои руки сжались в кулаки, дрожа от безысходного отчаяния. Мне хотелось кричать, обрушить свою ярость на мир, который посмел отнять единственное, что когда-либо приносило свет в мою жизнь. Боль была невыносимой, словно тысяча ножей вонзилась мне в живот, и я знал, что никогда не смогу выжить без нее, без перспективы совместного будущего.

Я открыл глаза и посмотрел на измученное выражение лица Эйвери, ее глаза были широко раскрыты от шока. Но потом мое внимание привлекло кое-что еще.

Повсюду вокруг нас были сдвинуты предметы мебели, по воздуху летала бумага, стеклянные бутылки разбивались вдребезги.

Медсестра просто недоверчиво смотрела на повреждения. Эйвери потеряла над собой контроль. Вот что происходило, когда у тебя было мало тренировок и твои эмоции перехлестывали через край.

Магия буквально вырывается из вас.

— Я собираюсь вытащить тебя отсюда, — прошептал я и нежно заключил ее в объятия. Ее тело все еще было слабым после нервного срыва, и я сомневался, что лазарет — это то место, где она хотела бы быть прямо сейчас.

Она прижалась виском к моей груди, и я вдохнул ее душераздирающий аромат, теперь гораздо более интенсивный, чем когда она была человеком.

— Что я сделала, чтобы заслужить это? — пробормотала она, больше для себя.

Ты ничего не сделала…

***

Вы сойдете с ума, вы сойдете с ума, вы сойдете с ума….

Эти слова все еще отдавались эхом в моей голове, даже когда Александр уложил меня на кровать и убрал прядь с моего лица. Его прикосновение, такое нежное, такое любящее, успокоило что-то глубоко внутри меня, и я прильнула к его ладони.