— Это не должно было свалиться на вас. Они должны были сделать свою работу, следователи, давным-давно. Я имею в виду полицию, а кроме того… у Омара не было хорошей команды защиты. Предполагается, что это следователи защиты проделывают большую часть такой работы, изучают других подозреваемых. Хотя бы для того, чтобы всех успокоить.

Ванесса сказала:

— Мне нужно время переварить это.

Я кивнула.

— Если вы вдруг наткнетесь — в ее письмах или ежегодниках — на что-нибудь от Дэнни Блоха или что-нибудь о нем… Интересно, писал ли он ей, например, летом?

Я заметила, что она меня не слушает. Она сказала:

— Я не ожидала, что из этого что-то выйдет.

— Я не знаю, сможет ли Омар когда-нибудь получить еще одну апелляцию. И не знаю, как бы вы к этому отнеслись. Но если мои ученики продолжат работать над этим, если они раскопают что-нибудь, возможно, что-то в Грэнби, на что следователи не обратили внимания…

Ванесса сказала:

— Я с ним на связи. С Омаром.

Я уже встала и собралась неловко обнять ее на прощание, но тут меня словно придавило к стулу.

— Мне просто терапевт посоветовала, несколько лет назад. Работать над прощением и умиротворением. Я приезжаю раз в месяц в Конкорд увидеться с ним. То есть сперва я ему написала, потом поговорила по телефону, а потом стала… ну, об этом мы не говорим. Он сказал мне один раз, что не делал этого, что почти не знал Талию, и больше мы к этому не возвращались. Мы больше… говорим о наших жизнях. Мои родители не знают. Они бы не поняли.

Я сказала:

— Это поразительно. Не каждая смогла бы сделать что-то подобное, — и добавила, не сдержавшись: — Мои ученики были бы рады поговорить с вами. И с ним тоже.

Она сказала, понизив голос:

— Мне не положено этого знать, и вам определенно не положено, но он сейчас в больнице. По крайней мере был пару дней назад.

Я сказала:

— О. Что-то серьезное?

Она посмотрела на меня как на тупую.

— Их кладут в больницу только если это вопрос жизни и смерти. Я приехала в тюрьму в среду, и эта женщина, с которой я подружилась, эта женщина навещает мужа, она выходила и сказала мне, что на Омара напали и его увезли. То есть она не знала подробностей. Я так переживаю, и ничего нельзя выяснить. Но имейте в виду, вам не положено знать. Наверно, даже его семья не знает или узнает, только когда он вернется в камеру. Перемещения заключенных не…

— Я ничего не скажу.

Неожиданно для себя я поняла, что наши возможности помочь Омару могут быть ограничены во времени. Я привыкла думать, что ему еще жить и жить. Разве он не излучал всегда здоровье? Мне, идиотке, было невдомек, как легко умереть в тюрьме.

Я сказала тонким голосом:

— Может… если вам как-нибудь захочется поболтать с моими учениками, если все обойдется и ему станет лучше (предположим, с ним все окей), может, вам захочется сказать пару слов для подкаста, дать зеленый свет ребятам. Они не пытаются никому усложнить жизнь. Они отличные ребята. — Следующие слова я тщательно подбирала, понимая, что Ванесса, несмотря на свои визиты в Конкорд, все еще считала — если мне не удалось убедить ее в обратном, — что Омар виновен. — Если еще остались какие-то вопросы, возможно, они смогут ответить на некоторые из них.

Она закрыла глаза и легонько кивнула со слабой улыбкой. Это не значило ничего определенного, кроме того, что наш разговор окончен, по крайней мере на сегодня.

Как странно было бы, наверно, познакомиться с Ванессой как обычно знакомятся люди — в колледже, на лестничной площадке — и только потом узнать, что ее повсюду сопровождает призрак умершей сестры. Сперва ты бы просто подумала, что у нее есть некий стержень, вдобавок к усталому пристальному взгляду, а потом поняла бы, что она всю жизнь превозмогает давление. Хотя, напомнила я себе, с ней нечасто случалось что-то подобное, она нечасто встречалась в углу кофейни с кем-то, кто пытался нарушить ее с трудом обретенный покой.

Пока я шла к машине, от каждого встречного человека исходили волны горя. Каждый человек был чьим-то дядей или племянницей, а может, няней, сидящей на мягком диване и рассказывающей в камеру, каково это — найти тело, или не найти, или прослушать голосовую почту, или обнаружить сумочку, которую она бы никогда не оставила дома. Какая женщина оставит дома сумочку? Какая женщина уйдет без сумочки?

Дама, занявшая весь тротуар со своей коляской, выглядела счастливой, хотя и уставшей, но она не могла быть счастливой. Она опаздывала на встречу с Лестером Холтом на месте преступления. Ей нужно было показать Лестеру Холту то место, где она заглянула в сугроб и увидела то, что сперва приняла за манекен. Ей нужно было отвести Лестера Холта в овраг, где он станет осторожно переступать через наваленные бревна своими итальянскими ботинками. Ей нужно было, чтобы Лестер Холт увидел кровать, наволочку, сломанный карниз для штор, расческу.

Смотрите, Лестер Холт: это ее бумажник. Кто оставит свой бумажник?

Давайте уже проделаем этот путь. Давайте представим.

Вы неспроста вышли на сцену после спектакля. Важно не просто быть на виду, но и остаться на пленке спокойным, счастливым, заботливым, чтобы люди, которые увидят запись, подумали: «Это не тот человек, который задумал кого-то убить».

Талия сказала, что, возможно, беременна, хотя это точно не вы — вы слишком осторожны. Каждые пару месяцев у нее задержка. Вы говорите ей, что она должна лучше отслеживать свои месячные, а она говорит: «Ты прямо как Боди Кейн. У нее целая система». Вы не в курсе, что Талия вот уже год как применяет эту систему и прекрасно знает, что не беременна. Вы успели усвоить, что Талия не отличается щепетильностью — никогда нельзя быть уверенным, что она позвонит, если обещала, что она примет таблетки, купленные вами, что она ничего никому не расскажет.