Ваша жена все так же просит ее посидеть с детьми, и она все так же соглашается. Сначала это для вас было уловкой, чтобы вы могли провожать ее до общежития под конец вечера, но вы придумали кое-что получше и теперь говорите Талии, чтобы она не соглашалась, когда Сюзанна попросит ее, но вот она снова у вас дома в субботу, когда вы с Сюзанной едете на ужин к друзьям в Ганновер. В следующий понедельник она сидит у вас в кабинете, надувает губки и спрашивает, где вы с женой проводили медовый месяц, и из ее дальнейших расспросов становится ясно, что она просматривала ваши фотоальбомы. Позже на той же неделе Сюзанна не может найти свою голубую ночнушку. Через несколько недель Талия снова сидит с вашими детьми, и в тот вечер, когда вы забираетесь в постель, вы видите у себя на тумбочке ее серебряные серьги-капельки, как будто вы укладывали ее прямо там, как будто их должна была обнаружить Сюзанна, как будто Талия скопировала этот момент из какого-то фильма. Вы ловко суете их в карман пижамных штанов, где в два часа ночи, когда вы поворачиваетесь на другой бок, они вонзаются вам в бедро, к счастью только в бедро.

Вы уже трижды пытались порвать с ней — не потому, что она вам надоела, а потому, что чем ближе выпускной, тем больше вы боитесь, что Талия выкинет что-то этакое. Она рассказывала вам о своей знакомой из Андовера. Эта девушка и ее учитель математики были безумно влюблены друг в друга, и, как только закончился учебный год, он уволился с работы, подхватил ее на руки на глазах у всех и они уехали на его машине, к ужасу ее родителей. Она не раз рассказывала вам эту историю. Она сказала, что те слова у нее в ежегоднике целиком о вас (вот подождите и увидите), и пошутила, что встанет на выпускном вечере талантов и споет вам песню. Она спрашивала, как вы можете жить с женщиной, которую не любите, приносила вам брошюры о магистратуре Университета Массачусетса в Амхерсте, говорила о вашей жене гадости, внушавшие вам опасения. Сюзанна ходила по субботам на йогу в одной студии в городе, и Талия тоже начала туда ходить.

Трижды вы пытались, говорили, что в колледже ей захочется свободы, что Амхерст даст ей уйму возможностей. После второй вашей попытки она сказала: «Единственный вариант, чтобы я прошла через это и ничего с собой не сделала, это пойти к мозгоправу. Мне нужно поговорить с доктором Герстайном». А Барри Герстайн, пусть он и мог блюсти врачебную тайну, являлся внештатным сотрудником Грэнби. Он знал ваших коллег, ваших руководителей, он знал вас.

Когда вы попытались в третий раз, она начала метаться, ловить ртом воздух на диване у вас в кабинете. «Мне нужно поговорить с мамой, — сказала она. — Нужно поехать домой и просто… нужно все ей рассказать». И вы стали гладить ей спину, говорить, что она вас не так поняла, что вы все уладите.

Давайте проделаем оставшийся путь:

Вы попросили Талию встретиться за спортзалом, но перед этим заглянули домой, сказали Сюзанне, что поработаете какое-то время у себя в подвале. Время 21:45, и ваша жена идет спать, устав от детей. Вы даете ей снотворное и говорите, что у вас масса работы. Вы спускаетесь в подвал, задаете принтеру внушительную распечатку (сценарий, который вас попросил прочитать друг), закрываете кабинет и выходите через черный ход. На вас свитер Грэнби и лыжная кепка Грэнби, чтобы с расстояния вас могли принять за кого угодно — учителя или ученика.

Талия пытается вас поцеловать, но вы отстраняетесь: вы не хотите оставить на ней свою ДНК. Вы даете ей еще один шанс. Вы говорите: «Талия, нам надо все закончить, и мне нужно твое слово, что ты никогда ничего не скажешь ни одной живой душе».

Даже если бы она сказала да, вы бы ей не поверили. Но она упрощает вам задачу, поскольку бросает на землю рюкзак, приваливается спиной к стене и так громко плачет, что вы зажимаете ей рот рукой в перчатке. Вам очевидно, что она не сможет держать язык за зубами и загубит столько жизней. В том числе и свою собственную, пусть она этого и не понимает. Во что превратится ее жизнь, если все это всплывет? А жизнь ее родителей? Не говоря о вас, Сюзанне и ваших детях. Не говоря о самой Грэнби. Грэнби умеет хранить секреты, но только когда все согласны помалкивать. Талия все растрезвонит, возможно сегодня же, и рука, зажимающая ей рот, сама собой прикладывает ее затылком о дверной косяк — и второй раз, и третий, — а другая ваша рука сжимает ей горло. Затем вы понимаете, что самое трудное — не просто сделать то, что вы сделали, но и как можно быстрее замести следы. Эта срочность придает вам сил, тем более что вы рассчитывали обойтись без крови (просто вырубить ее и бросить в бассейн), но чувствуете, что вашим пальцам скользко. Ее кровь говорит вам: теперь все кончено, по-настоящему. Рубикон перейден.

Когда-то вы ее любили. Если вы смогли преодолеть эту любовь, вы сможете преодолеть и это. Вы мастер логических умозаключений.

Вы придерживаетесь плана: открываете заднюю дверь в бассейн, заранее отключенную от сигнализации, переодеваете Талию в купальник, заранее подобранный, посвободнее, чтобы удобнее было натягивать на ее худое тело. Скатываете ее в воду и рукой в перчатке удерживаете голову под водой, пусть струящаяся кровь и портит простую историю об утоплении. Вы смотрите, как кровь струится из раны и размывается, растворяется. Словно в знак того, что это происшествие тоже растворится и ваша жизнь потечет по-прежнему, как будто ничего и не было. В последнюю очередь вы аккуратно складываете ее одежду и рюкзак, словно собираете дочку в школу.

Когда вы возвращаетесь домой, распечатка уже готова. Вы засовываете свою одежду в стиральную машину, переодеваетесь в треники и футболку из сушилки и поднимаетесь в спальню со сценарием друга в руках. Сюзанна открывает глаза. «Надеюсь, принтер не мешал тебе спать», — говорите вы, помахивая страницами. У вас на редкость громкий и дурацкий принтер, и она уже жаловалась. Она спрашивает, как там сценарий. «Просто жуть, — говорите вы. — У меня от него голова болит».

Вы принимаете душ, как часто делаете на ночь, потому что вам нравится засыпать с мокрыми волосами, как в детстве. Возвращаетесь в постель, прижимаетесь всем телом к жене и обхватываете ее как спасательный круг.

В Грэнби все было спокойно, словно в снежном шаре, который никто не встряхивал несколько дней. Никто не шел через двор, никто не спешил из комнаты отдыха с печеньями и кофе. Я была единственным подвижным объектом, потому что опаздывала; я написала Ольхе, чтобы он сказал ребятам начинать урок без меня. Я оставила машину Фрэн на парковке у Куинси и припустила по большой деревянной лестнице на второй этаж. Я перескакивала через ступеньки, чего не делала со старшего курса.