К 1949 г. Уотсон исчерпал все возможности мутагенного воздействия рентгеновским излучением на бактериофаги и взялся за написание диссертации. Дельбрюк и Лурия решили, что ему необходимо расширить научный кругозор, в частности в области биохимии. Осенью 1949 г. в Чикаго состоялась встреча «фаговой» группы, в ходе которой они переговорили с Германом Калькаром из Копенгагенского университета и договорились, что Уотсон поработает в его лаборатории {333} . Под руководством Лурии Уотсон написал свою первую заявку на грант, который должен был обеспечить ему зарплату и покрыть расходы на пребывание в Копенгагене. Письма Уотсона родителям в этот период неопределенности полны тревоги из-за его боязни отказа в финансировании {334} .

12 марта 1950 г. Уотсона пригласили на собеседование как кандидата на получение двухгодичного гранта от компании Merck, проводившееся престижным Национальным научно-исследовательским советом (NRC) Национальной академии наук США в Нью-Йорке. Комиссия в составе убеленных сединами важных ученых восседала за длинным столом в главном танцзале огромного отеля «Нью-Йоркер» в стиле ар-деко. Кандидаты – все мужчины, настроенные на борьбу и жаждущие победы, – нервничали в фойе. Каждый час член комиссии открывал двойные двери зала и приглашал одного из них на допрос – доказывать достоинства своего исследовательского проекта. Через две недели Уотсону пришло заказное письмо, уведомлявшее о том, что ему предоставляется грант Merck {335} . В письме гордым родителям он отметил: «Выходит, все мои тревоги были совершенно ненужными». Теперь, когда доход был обеспечен и ближайшее будущее определено, можно было сосредоточиться на заботах прозаических: получить паспорт, запастись должной одеждой и заказать билеты на транспорт {336} .

Ранним утром 11 сентября 1950 г. Уотсон сошел на датский берег, мучаясь тошнотой после изнурительного плавания на борту теплохода «Стокгольм» – самого маленького судна шведского пассажирского пароходства, обеспечивавшего морское сообщение с США. (В 1956 г. «Стокгольм» столкнулся с невезучим итальянским лайнером «Андреа Дориа».) Уотсон всю дорогу страдал от беспрестанной качки и глотал таблетки от морской болезни {337} . В первый день пребывания в Дании он написал родителям, что Копенгаген прекрасен, как будто предвосхитив название появившейся год спустя песни Фрэнка Лессера «Прекрасный Копенгаген». Он завершил письмо следующим наблюдением: «К моему удивлению, датские девушки – самые привлекательные из всех, кого я встречал. На типичное лицо можно смотреть без неудовольствия – в противоположность большинству американских» {338} .

Через два дня, придя в себя после морской болезни, Уотсон явился на работу в Институт цитофизиологии, которым руководил Герман Калькар. Калькар, по национальности еврей, покинул Европу перед самым вторжением нацистов в Данию и бoльшую часть Второй мировой войны провел в Соединенных Штатах, работая в Калифорнийском технологическом институте, Вашингтонском университете и Институте здравоохранения штата Нью-Йорк. После войны он вернулся в Данию и стал сотрудником Копенгагенского университета, который в ту пору был мощным научным центром. Там царил Нильс Бор, получивший в 1922 г. Нобелевскую премию по физике за заслуги в исследовании строения атомов и испускаемого ими излучения {339} . Калькар и Бор были очень близки, тем более что младший брат Калькара Фриц (внезапно умерший в 1938 г. в возрасте 27 лет) учился у Бора {340} .

Некогда работавший с Калькаром Пол Берг, в 1980 г. ставший лауреатом Нобелевской премии по химии [41] , назвал Калькара мечтателем, ищущим новаторские объяснения парадоксальным наблюдениям. Калькар «одним из первых заговорил о высокоэнергетических связях как форме запасания энергии в процессе окислительного метаболизма», примером которых является фосфоангидридная связь между фосфатными группами в молекуле аденозинтрифосфата, служащего универсальной энергетической валютой в живой клетке {341} . Калькар был не только блистательным ученым, но и жизнерадостным, веселым человеком. Любое, даже самое скромное открытие, совершенное в его лаборатории (им самим или соратниками), он отмечал аквавитом или вишневым ликером. И на английском, и на родном датском он говорил путано, часто доходя до полной непостижимости {342} . Многие его коллеги считали, что он должен был бы стать нобелевским лауреатом, а не стал потому, что особенности характера и интерес к широкому кругу тем не позволили ему сосредоточиться на одном или двух вопросах {343} .

Макс Дельбрюк познакомил Калькара с результатами генетических исследований бактериофагов, полученными им в 1938 г. в Калифорнийском технологическом институте {344} . Спустя двенадцать лет Калькар задумал создать собственную «фаговую» группу и взял к себе Уотсона и еще одного протеже Дельбрюка – Гюнтера Стента. Однако к моменту прибытия этих молодых ученых в Копенгаген Калькар передумал и поручил Уотсону заниматься метаболизмом нуклеотидов {345} . Уотсон, не имевший навыков и достаточно «хороших рук» для проведения тонких биохимических экспериментов и не желавший овладевать сложными методиками, сразу понял, что у него из этого проекта ничего не выйдет. Как позднее написал Фрэнсис Крик, работая над своими мемуарами «Шарики за ролики» (The Loose Screw): «Джим всегда был неловким. Достаточно посмотреть, как он чистит апельсин» {346} .

Через неделю, 19 сентября, Калькар отослал Стента и Уотсона в Государственный институт сывороток, где они стали сотрудничать с Оле Молё, который тоже занимался бактериофагами у Дельбрюка в Калифорнийском технологическом институте {347} . Уотсон и Молё поставили серию опытов, в которых фаговая ДНК была помечена радиоактивным изотопом, чтобы проследить за ней в последующих поколениях {348} .

Уотсон разочаровался в Копенгагене и писал домой, что скучает и чувствует себя несчастным. В одном письме он рассказал, что купил подержанный велосипед и наслаждается одинокими поездками между двумя институтами, находившимися в полутора милях друг от друга {349} . Это была одна из немногих местных привычек, которые Джеймс усвоил. Общался он лишь с теми, кто бегло говорил по-английски. В 2018 г. Уотсон вспоминал о своем копенгагенском периоде: «Я и не пытался выучить датский. Меня не интересовала скандинавская культура. Пока я там находился, меня интересовала только ДНК» {350} .

14 января 1951 г. Уотсон написал родителям об ужасной дождливой и мрачной погоде, не позволявшей кататься на велосипеде или просто гулять: «Здесь нечем заняться, кроме работы и чтения. Последние несколько дней я читаю Стейнбека – "Рыжий пони", "Долгая долина". Мне очень понравилось» {351} . Отчасти его развлекало кино. Однажды они с Оле Молё посмотрели классику жанра нуар – фильм «Бульвар Сансет». Их поразили как воплощение Глорией Свенсон образа забытой звезды немого кино Нормы Десмонд, так и достойная восхищения режиссура Билли Уайлдера. Фильм особенно тронул Джеймса, потому что он, по его словам, во время просмотра представлял себя в Калифорнии {352} .