Мелам чуть поморщился. Оррик уже успел насмотреться, как при одном виде чёрного халата без узоров простые крестьяне и пограничные дикари, подчинённые Ваану, утыкались лицом в землю, так что ему не надо было лишний раз объяснять — человек в положении Мелама имел над ними право жизни и смерти. Ограниченное разве лишь необходимостью давать объяснения коллегам, если прихоть его левой пятки пробьёт заметную брешь в налоговых поступлениях или вызовет бунт. Да и с точки грубой силы у маленького отряда из опытных дваждырождённых на Молодости и полудюжины крепких, хорошо вооружённых смертных слуг было необоримое преимущество. Мелам, однако, отсыпал местным вождям горных орков серебра, чтобы те согнали соплеменников на раскопки и пообещал ещё написать охранную грамоту, если всё пройдёт гладко.

— Твой скромный опыт не даёт тебе заметить тот факт, что отсюда не видна вершина Ваану, а у зверья, не желающего повиноваться, есть норы, в которые можно зарыться, — высокомерно ответил он, после чего обернулся к Оррику и добавил на Общем, с вежливостью, звучавшей не сильно искреннее, чем у Геси:

— Оррик, друг мой, ты говорил, что командовал вашим эквивалентом сотни на войне, так что уж в том, как заставить всякое быдло копать поживее, ты должен знать толк. Окажи мне услугу и погляди, что там можно сделать.

Оррик особого желания вылезать из тени не испытывал, но его уговор с Меламом требовал не только помогать, но и не спорить с прямыми указаниями мага при посторонних. А сейчас и Геси, и Энгур буравили его взглядами. Так что он со вздохом поднялся, прицепил к поясу шпагу и потопал вниз.

В одном Оррик мог согласиться с Геси. Населявшие эти горы орки действительно напоминали отродий обезьяны и шакала — мелкорослые, сгорбленные, с руками чуть не до земли, лицами, не просто напоминающими уродливые звериные морды, а почти что ими и являющиеся, серой кожей и грубыми чёрными волосами. И пахло от них подобающе плохо. На сложенных почти как люди верзил с пустыми глазами, которых правители Ваану использовали в качестве боевых рабов, они походили так мало, что Оррик задумался даже, не обзывают ли «орками» всех околочеловеческих мутантов и подозрительных вырожденцев подряд. Впрочем, несмотря на худосочный вид, работать горные орки могли неплохо, выносливости, чтобы махать заступом и лопатой, им было не занимать.

Желание работать — другой вопрос. При одном приближении Оррика, окидывающего рабочих критическим взглядом, оно, конечно, резко разгоралось. Не требовалось даже живительных пинков и затрещин. У местных методов работы с простыми смертными были и свои достоинства. Всё же, при одной мысли о том, чтобы следующее десятидневье работать надсмотрщиком, Оррику хотелось скривиться.

Пока Оррик ломал голову, как бы придать рабсиле искренней мотивации, он не забывал поглядывать по сторонам — он вообще об этом редко забывал. Впрочем, заметить не шибко умного орка, решившего втихую присесть отдохнуть за углом показавшейся из песка массивной стены, мог бы и невнимательный человек. Но от внимания Оррика не укрылось и кое-что ещё.

— А ну замер! — рявкнул Оррик самым зверским голосом, на который был способен.

Даже если б орк не понимал Общего наречия, его парализовало бы одним тоном. Так что он не успел даже ничего толком промямлить, прежде чем Оррик выхватил шпагу, сделал несколько быстрых шагов и нанёс удар, так быстро, будто молния сверкнула.

Зато потом вскочил как ошпаренный — а все прочие орки вокруг замерли. Не все вокруг могли видеть на песке скорпиона, с отрубленным остриём шпаги хвостом, так что для наглядности, Оррик вторым ударом проткнул его и поднял извивающееся насекомое повыше. Скорпионы в Ваану водились такие, что впору видеть в ночном кошмаре — размером чуть ли не с ладонь, чёрные как смоль, волосатые. Их яд мог свалить даже слона или дваждырождённого на ступени Молодости. Ну а уж смертного единственный удар жалом обрекал на весьма быструю, но весьма мучительную смерть, если только в нескольких шагах не окажется чародея-целителя или бутылочки с универсальным противоядием.

На короткий миг повисла тишина, работа прекратилась, орки смотрели на издыхающего скорпиона, потом начали рефлекторно оглядываться вокруг. Оррик вскинул голову, прислушиваясь к неким очень тихим, подозрительным звукам, которые теперь не заглушались шумом работы. И тут же тишину разорвали крики ужаса. Оррик не замедлил рвануть в направлении, откуда они раздались, одним прыжком вскочив на вершину начавшей обнажаться каменной громады, по другую сторону которых рабочих вдруг обуял испуг, вместо того, чтобы её обходить. И сам с трудом сдержал испуганный возглас, едва не наступив на ещё одного скорпиона. Да что там «одного» — из обнажившейся трещины в древней плите, они теперь ползли кипящей чёрной волной — словно резкие крики вдруг взбудоражили их гнездо.

Оррик в каких только переделках не бывал, так что не спасовал и перед опасностью, против которой было немного проку от шпаги или пистолета.

— Огня! Огня! — заорал он во всю глотку, с каждым словом разрубая надвое ещё одного скорпиона у своих ног. — Тащите огня! Углей! Масло!

Надежды выжечь мерзких тварей прежде чем те успеют расползтись по всем раскопкам было мало, но Оррик и вправду имел опыт командования на войне, так что знал — уж лучше делать нечто не слишком полезное, чем не делать ничего.

Чувства у Оррика были острые, но пока в пределах человеческих. Зато они подкреплялись необычайной внимательностью, без которой, он, наверное, умер бы молодым. Вот и сейчас ему помогло то, что он краем глаза заметил, как Мелам на своём холме выполняет размашистые колдовские пассы — и не просто заметил, а и осознал, что тот делает. Так что Оррик отскочил за миг до того, как воздух вокруг извергавшей скорпионов трещины вдруг обратился в тягучую жижу и область этой жижи начала стремительно расширяться во все стороны, подобно выдуваемому из раскалённого стекла сосуду. Внутри неё движения мерзких насекомых замедлялись до крайности, словно помутившийся воздух вокруг них и вправду вдруг приобрёл консистенцию жидкого стекла. Скорпион, отброшенный пинком Оррика, влетел в колдовской пузырь и завис в воздухе, его полёт неожиданно сделался медленнее, чем у опускающегося на землю пёрышка.