Последние шаги к краю оврага я делаю настолько медленно, что на мгновение боюсь, будто вообще не двигаюсь. Мои ноги дрожат, когда я заглядываю вниз и вижу лужу крови и внутренностей среди тумана. Последние следы крови ведут в пещеру, расположенную в скале напротив.

А Кириан всё ещё там, без сознания на земле; жив, если его состояние не изменилось с тех пор, как мы видели, как он двигался.

Я сбрасываю с себя тяжёлую накидку, укрывавшую моё платье, и оставляю ее на краю. Одежда Львов роскошна, богато украшена и… тяжела. Невероятно тяжела.

Даже в этом тщательно подобранном для верховой езды платье я не смогла бы спуститься вниз, не запутавшись в бесконечных кружевных рукавах и подъюбниках. Поэтому я снимаю его тоже. Быстро расстёгиваю корсет и сбрасываю платье, оставшись лишь в рубашке и нижней юбке.

Затем начинаю спуск.

Как только я ставлю ногу на склоне и начинаю скользить, понимаю, что не смогу двигаться так бесшумно, как хотелось бы. Тихо выругавшись, продолжаю спуск, стараясь не позволять рыхлой земле слишком сильно увлекать меня, не сводя глаз с пещеры, куда скрылся Тартало.

Никто не видел его уже целый век. Счастье, если лошади ему хватит, чтобы не выходить наружу какое-то время.

Но на всякий случай я тороплюсь.

Как только достигаю дна, нахожу Кириана и опускаюсь на колени рядом с ним. Кладу пальцы ему на шею, проверяя пульс. Облегчённо вздыхаю.

Несколько раз легко хлопаю его по лицу.

— Кириан, — шепчу. — Кириан, ты должен проснуться.

Он не двигается. Всё ещё дышит, но, возможно, слишком слаб, чтобы долго оставаться в таком состоянии. Я не могу проверить, есть ли у него травмы.

— Кириан, — повторяю шёпотом и ударяю его сильнее, но он всё равно не просыпается.

Чёрт. Мне придётся тащить его наверх самой.

Я хватаю его за руки, напрягаясь при каждом звуке, при каждом движении, и начинаю тащить его назад, волоча по земле к скале, по которой только что спустилась. Это будет сложно, но я справлюсь. Нужно только крепче ухватиться, и…

Что-то меняется в воздухе. Птицы умолкают, шелест ветра замирает; словно что-то рвется в этом мире.

А затем — шаги.

Я слышу их с тем же парализующим ужасом, который испытала, впервые увидев эту гигантскую руку.

Пам. Пам.

Пам. Пам.

Я сжимаю рукоять кинжала на бедре так сильно, что тупая боль поднимается по руке; но мне всё равно. Я даже рада боли, этому острому ощущению, которое удерживает меня в реальности, помогает осознавать, что всё это происходит на самом деле.

Шаги всё ближе.

Пам. Пам.

Пам. Пам.

Земля под моими ногами дрожит, и эхо пещеры, находящейся перед нами, усиливает звук этого страшного марша.

Тень мелькает в темноте, и в следующее мгновение из пещеры выходит ужас, трудно поддающийся осознанию.

Сгорбленное существо, выпрямляется передо мной, разгоняя туман своими тяжёлыми движениями. Я вижу, как оно становится всё больше и больше; одни мышцы, шерсть и крепкие кости.

Рыцари, дамы и остальные капитаны тоже не в безопасности. С такими размерами оно может в любой момент прыгнуть и схватить их.

Ужасное и пугающее, оно открывает свой единственный глаз, и на его огромном лице появляется улыбка, полная острых зубов.

Инстинкт берёт верх, и я выхватываю кинжал, который ношу на бедре. Я застываю на месте, мои пальцы сжимаются вокруг рукояти оружия так крепко, что костяшки белеют. На фоне этого гиганта мой кинжал выглядит нелепо. Я вынуждена запрокинуть голову, чтобы встретиться с ним взглядом.

Затем Тартало открывает рот, и я едва не теряю сознание, когда его низкий и хриплый голос, казалось бы, дремавший веками, начинает греметь от стен, сложенных из земли и камня:

— Кто осмелился украсть у меня? Этот смертный теперь принадлежит мне.

Во имя Воронов, у меня подкашиваются ноги, но я не отступаю.

Я не знала, что он умеет говорить. Я даже не знала, что…

Я собираюсь с мужеством или, быть может, с безрассудством — кто знает. Часто это одно и то же.

— Этот смертный ничего тебе не сделал. Отпусти нас, пока кровь не пролилась, — предупреждаю я, сжимая своё оружие.

Тартало смеётся. Возможно, я бы тоже рассмеялась, если бы мне не хотелось плакать. Он запрокидывает свою огромную голову, кладёт руки на обнажённый живот и разражается смехом, который словно доносится из другой эпохи, из другого мира.