Он застыл, внимательно глядя на меня, и я даже немного перепугалась: уж не перегнула ли палку, рьяно бросившись на его защиту? Но я сказала лишь то, что думала, не стараясь польстить или как-то «загладить эффект» от того, что наговорила ему моя мать.

— Что? — спросила, не выдержав непонятной для меня реакции.

— Знаешь, я люблю тебя вот такой, — чуть заметно улыбаясь и не сводя с меня глаз, произнес Саша. — Вспыльчивой, задорной, порывистой. Потому что ты настоящая. Ты живешь чувствами, прислушиваясь к зову сердца. Ну или, по крайней мере, стараешься так жить, хотя твои родители и пытаются взять всё в свои руки. Они пытаются жить за тебя. И ведь ты не единственная, кто оказался заложником этой ситуации. За кого-то и вовсе выбирают вуз, место, куда поедут отдыхать летом, людей, с которыми можно общаться...

«Ведь это всё я, я!» — хотелось закричать мне, и к глазам подступили слёзы.

Возможно, он знал, что это всё про меня, ну, может быть, кроме вуза — специальность я всё-таки выбрала самостоятельно, — но специально перешёл на третье лицо, чтобы не ранить сильнее.

— Они не желают зла своим детям, но сковывают волю, лишая любой свободы выбора и действия, подчиняют жизнь ребенка, даже если он вырос, своим желаниям. Знаешь, ни за какие деньги на свете я бы не согласился, чтобы моей судьбой управляли.

Пару мгновений мне понадобилось на то, чтобы перевести дух и справиться с подступившим к горлу комом.

— Знаешь, я, как и ты, не выбирала родителей, но я стараюсь что-то исправить — не в них, а в себе. Стать лучше, добрее к другим, держаться своей дороги. Но это сложно, и ты постоянно должен делать выбор: не обижать их или следовать за своим сердцем. Увы, компромисса здесь нет.

— На компромисс должны идти оба, а если один привык управлять, подчиняя себе остальных, он не сдаст свои позиции до последнего.

— Поэтому у нас дома так часто войны. Знаешь, они ведь думают, что понимают эту жизнь лучше всех. Они ей управляют. Связи, власть, деньги, статус, трепет и всеобщее поклонение... А потом приходят друг к другу в пьяном угаре и рыдают: жизнь заканчивается, а там, дальше, я не в силах ничего контролировать. И тут удержаться, продлить свою молодость — тоже не в силах. Я один раз стала свидетелем такой сцены у отца в офисе. Была подростком, но хорошо всё запомнила — так меня поразило услышанное. Он попросил меня подождать полчаса в соседнем помещении, я читала там книжку, а двери нет. И пришёл к нему крупный начальник, которого весь бизнес Москвы боится. Захочет — помилует, захочет — казнит. Кажется, что живет без страха и совести. А оказалось, и ему жизнь не мед. Он был подвыпивший, начал обсуждать что-то по бизнесу, а потом перешли на личные темы, и он буквально рыдал, что ему уже за шестьдесят, молодой жене нужны только деньги, детям нужны только деньги, коллеги и сотрудники его боятся, и вообще, никому он не нужен. А кто выбрал такую жену? Неужели думал, что девушка, которая на тридцать лет его моложе, действительно предпочла его симпатичным ровесникам? Это же глупо! Кто воспитал детей так, что теперь им нужны от него только деньги? И много ли сам дал им в детстве? Кто портил нервы коллегам и сотрудникам, так что они его ненавидят — но ведь не изначально, а накапливая в себе это чувство день за днем, поступок за поступком. И вот он всё спрашивал, если там, дальше, что-то, и что его ждет. И как быстро прошла эта жизнь, и что он никому здесь не нужен. Отец мой на сантименты скуп, только что-то вроде «ну-ну, перестань» бормотал. Да и рассуждения о высших материях и иных мирах не для него. Вот они, высшие чины земного мира. Перед смертью мы все бессильны. Только думаем о ней лишь в том случае, если доживаем до старости, а пока — твори что угодно, не бойся расплаты. Когда она будет? И будет ли в принципе? А пока — можно всё. Наслаждайся и властвуй, унижай и вызывай страх, попробуй всё... Я и правда, наверное, странная, раз принадлежу этому миру с фальшивым блеском, но рассуждаю как диверсант, — усмехнулась горько, глядя на свои сплетенные на столе пальцы со свежим французским маникюром.

Саша молча протянул руку и накрыл мои ладони, выражая безмолвную поддержку.

Этот вечер оказался совсем не таким романтичным и легким, как мы ожидали, но он нас сблизил сильнее. Мы говорили о таких темах, которые на трезвую голову, пожалуй, не так часто уж и поднимаются. А мы пили морс, жевали чебуреки и ощущали счастье этого момента, потому что понимали друг друга. Это чувствуешь даже без слов — мой человек. С ним и сложное легче, и тишина в радость, и объятия дороже тысячи красочных обещаний.

Я рассказала и о том, как меня пытались «пристроить» в хорошую семью — свести с Глебом. Саша поморщился, будто приревновал, и я засмеялась, прерывая свою трапезу и касаясь его руки.

— Волноваться не стоит. Мы давно обсудили с ним этот момент и общаемся лишь как приятели. К тому же он о тебе знает.

— Да уж, мой отец продал мою мать, а твои родители продают тебя. Ведь наверняка уверены, что у нас с тобой всё несерьезно и ненадолго, а потом вручат тебя какому-нибудь богатею в обмен на свою безбедную старость, и не подумают о таком пустяке как твои чувства и твое желание.

— Вот ещё! Мне не пятнадцать, и у меня есть отложенные средства, чтобы в случае, если конфликт разрастется уж слишком сильно, начать жить отдельно и не зависеть от них. Но... ты сказал, твой отец продал твою маму. Как это?

Он отвернулся, уставившись в окно. Я не дергала его, ждала. И мне показалось, что теперь он борется с подступившими слезами.

— Когда мне было лет семь или восемь, мы жили совсем бедно. Отца сократили, у матери зарплата была три копейки. А тут пришел новый начальник — лысеющий дядечка с наглой мордой. И предложил матери хороший карьерный рост в обмен на сама знаешь что. Она пожаловалась отцу, а тот в категоричной форме заявил, что это наш шанс выбраться из нищеты, и что если она не согласится, он от нее уйдет. Он бы, возможно, это и сделал чуть позже, просто погиб. А тогда мать пахала весь день, потом встречалась с этим ублюдком, а затем приходила домой и плакала. Отцу было наплевать. Он ходил на собеседования, вечерами тусил с друзьями, пока я один сидел дома, мог вернуться сильно нетрезвым. А еще как-то раз прямо при мне заявил матери, что она проститутка. Так продолжалось где-то полгода. А потом случилось то, что случилось, и мы остались с мамой вдвоем. Помогал еще дед, он всегда был на маминой стороне, хотя многого и не знал и уже не узнает. В общем, такая история.

Я не выдержала. Поднялась со своего места, подошла к нему, села рядом и обняла. Мне хотелось доказать ему, что он сильный. Что он достоин любви, хотя вырос с совершенно противоположными чувствами.

— Знаешь, сегодня романтики не получилось, но я обещаю, что обязательно сделаю тебе какой-нибудь запоминающийся сюрприз, — пообещал он, выдыхая.

— Как же не получилось? А это? — подняла я вверх руку с кольцом.

— А это на память. Чтобы ты знала, что я всегда рядом.