За то время, пока я тут нахожусь, я неоднократно видела высившееся здание с высокими стрельчатыми окнами и знаками Всемилостивейшего на трёх шпилях храма. Но зайти внутрь никак не решалась, опасаясь выдать себя неосторожным жестом или словом. Никогда раньше я не понимала этого странного увлечения религией, при котором бабки, ещё совсем недавно «пропесочивавшие» на партийных собраниях нерадивых членов партии, успешно «переобулись» и теперь бодро клали поклоны и истово крестились перед иконами. Впрочем, это всё лирика… я внимательно смотрела за тем, что делают другие прихожане, дабы не опростоволоситься.

Леони помахала кому-то в толпе, кивнула, и вот мы уже приблизились ко входу. Мои спутники перед массивными дверями осенили себя знаками Всемилостивого, я, глядя на них, послушно скопировала их действия и прошла следом. Внутри храм был не менее красив, чем снаружи. Утренний свет лился сквозь витражи, рассеивался на полу и терялся в высоте. Длинные скамьи действительно были, они были расположены секторами, спускаясь, как в древнем амфитеатре. Некоторые граждане неторопливо проходили мимо нас, занимали свои места, кивая знакомым и продолжая общаться. Среди них я заметила нашего мэра, в обществе молодой милой девушки и дамы в возрасте в жемчужном ожерелье. Супруга господина мэра презрительно оттопыривала губу и яростно обмахивалась веером. Должно быть, раздражалась от факта своего нахождения среди простолюдинов. Другие занимали места наверху, поплоше, но тоже со скамьями с неудобными жёсткими спинками. Иные же просто столпились у входа.

Я немало обрадовалась тому, что среди счастливчиков, которые были достойны того, чтобы сидеть, оказались и мы, забуровилась в угол и сидела, не отсвечивая. Те люди, которым не были положены скамьи, толклись на самом верху, но не испытывали, казалось, какого-то ни было дискомфорта по этому поводу.

Наконец, богослужение началось. Вышли дети с венками из белых азалий в волосах, которые пропели что-то душевное, следом появился высокий мужчина в красной хламиде, поднял руки вверх, и началась проповедь. Божий человек говорил о том, как часто мы проверяем свою веру на стойкость, о том, как укрепить свою веру и загасить в себе мирские, животные и низменные чувства. В этом месте мой желудок жалобно заворчал, я смутилась и шепнула Леони, что я ещё недостаточно загасила в себе всё животное, но вера моя крепка, как никогда. Хозяйке харчевни осталось только улыбнуться и пообещать мне, что сегодня будет только одна проповедь, поэтому совсем скоро мы сможем вернуться обратно. Я молча кивнула и угрюмо уставилась на холёную бородку служителя церкви, которой он тряс в гневе, изобличая грех чревоугодия, жадности, зависти и гордыни. Слова не проникали в мой мозг, я изо всех сил боролась со сном, поскольку вчера, вопреки собственным ожиданиям, снова изучала «Свод департаментов», с трудом пробираясь сквозь витиеватый язык автора. Меня интересовало наследственное право и земли департамента Сен-Симона.

Ну да, кто о чём, а я всё за старое. Так, незаметно для меня, прошло богослужение, священник благословил всех собравшихся и покинул сцену. Снова выбежали дети, запели ангельскими голосами что-то проникновенное, дядька Симон достал носовой платок, высморкался и вытер увлажнившиеся глаза, сидевшая рядом со мной подавальщица сказала, что задержится после богослужения, зажжёт лампадку возле лика Святой Марии Гваделупской, дабы замолить свои грехи. Детская песня закончилась, прихожане послушно потянулись к выходу, но особо ревностные почитатели Всемилостивого приблизились к тому месту, где святой отец беседовал и возлагал руки на страждущих. К моей досаде, среди последних оказалась и Леони, которая поплелась вниз – я же не испытывала большого желания пообщаться с ним. Но делать нечего, придётся идти следом, мало ли что?

Глава 15

Что же, думаю, что я паниковала совершенно напрасно. Во всяком случае, на первый взгляд, всё проходило довольно мирно – особо ревностные прихожане решили лично побеседовать со служителем храма, «потрепаться за жизнь», одним словом. Говорили о том, как они счастливы присутствовать, лично лицезреть и прочая мура, осторожно совали в руки маленького служки, что суетился рядом с козлобородым священником, свёрточки, узелки и мешочки, просили не забыть их и непременно помолиться во здравие или же упомянуть в следующей проповеди родственника, безвременно почившего. Наконец, дошла очередь и до нас. Леони принялась уверять храмовника, как она счастлива присутствовать и слышать проповеди жреца, как она прослезилась, когда пели детки о Всемилостивом…

Святой человек кивал, возлагал руки на её голову, но не забывал косить глазом в мою сторону. Я сначала подумала, что ему, как мужчине, ничто человеческое не чуждо… но нет, просто он был наслышан о моей тяжёлой и неблагодарной работе в государственном учреждении. По его словам, выходило так, что господь велел женщине сохранять очаг и не перечить мужчине, ну, это в перерывах между родами и воспитанием детей, разумеется. А то, что я удумала, быть может, чрезвычайно полезно для города и целого департамента, но не слишком-то вяжется с заповедями о женском смирении и послушании главе рода.

А уж, коли припёрло мне до ужаса быть полезной, так Всемилостивый и это предусмотрел: я могла бы заниматься помощью в домах призрения и социальных лечебницах. Я медленно краснела, Леони чувствовала себя максимально некомфортно, окружающие люди смотрели на меня с неодобрением и поджимали губы в особо волнительных местах.

– Прошу прощения, кюре Гаспар, мы преклоняемся перед вашей мудростью бесконечной, вашим желанием указать каждой овце заблудшей свет истиной веры, - влезла Леони, которая забеспокоилась, достаточно ли я подготовлена для того, чтобы трезво оценивать эту проповедь, - но у нас есть небольшой подарочек для вас, уж не откажите, примите этот скромный дар.

После чего повар Симон ловко всунул бедняге служке бочонок с вином, который он сам честно пёр всю дорогу и взволнованно улыбнулся.

– Не погнушайтесь, кюре, отличная сангрия. Вы не подумайте, это не наша, не местная, гесперийские моряки иногда забредают ко мне на огонёк…

Глаза кюре Гаспара при этих словах зажглись нездоровым азартом, очевидно, что он тоже не дурак выпить и отлично знает разницу между местным вином из Дижона и заморским нектаром. Так, это как же называется? А что там было по поводу «всё это от лукавого», изобличение даже тех, кто пьёт подкрашенную вином воду, обвиняя их в пьянстве и распущенности нравов? Если судить по предупреждающему взгляду от хозяйки харчевни, который она кинула в мою сторону, то прихожанам не стоит думать, что всё сказанное может относиться к уважаемому кюре. Очевидно, что у него особый иммунитет.