Я не спешила ими пользоваться, зато выделенная мне служанка, норовившая хоть мелкой кражей мне насолить, навсегда осталась без бровей, ресниц и ногтей.

Валентин присел на стул у кровати, взял девичью ладонь, обмазанную заживляющей мазью, в свои руки.

— Это неважно.

— Что? — я как раз меняла флакон в помпе, и обернулась к нему с изумлением.

— Неважно как она выглядит, — он поцеловал непострадавший участок запястья. — Я же люблю её не за то, какая она.

— А за что? – я разогнулась и даже замерла, боясь пропустить ответ.

Ни о чём и ни о ком я сейчас не вспоминаю! И ни с кем этого Валентина не сравниваю! И плакать мне совсем не хочется. Не хочется!

Совсем...

— Я её люблю за то, кто я рядом с ней.

«Кто?! Кто ты рядом с ней?!» — рвался с языка вопрос. Но я боялась не удержать слёз. Да и голос мог дрогнуть.

Промолчала.

Опустила глаза на свои руки, ещё раз их обеззаразила. Не было необходимости, просто так, чтобы чем-то заняться, хотела уже снять тунику, но бросила осторожный взгляд на Валентина. И вовремя – он смотрел на меня, вернее, на мои руки, на которых только-только потухла белая вспышка.

Я вспомнила, что хотела и его просканировать!

— Давайте я и вас осмотрю на всякий случай, — проговорила, заталкивая подальше усталость и внезапно навалившееся желание поспать, — а потом вы сможете пойти домой и отдохнуть.

— Нет! — он, кажется, испугался – так резко ответил и даже привстал. — Я не пойду домой без неё!

— Ну хорошо, — я только пожала плечами — преодолевать его сопротивление не хотелось. — Останетесь тут, но сначала — осмотр.

Он согласился, а я, убедившись, что ничего серьезнее нервного напряжения с ним не случилось, ушла проверять, как дела у Машэ. Валентин остался у Лики, отказавшись от отдельной комнаты.

Удивительная преданность.

А проведав Машэ, добрела до своей комнаты, едва передвигая ноги, и упала в кровать. Долго лежала, смотрела в белый, идеально ровный потолок и не могла уснуть. От усталости ломило плечи и руки, перед глазами мелькали образы обработанных ран и ранок, но сон не шёл. Я размышляла, и размышления мои были болезненными. Одна мысль всё билась и билась в сознании, оставаясь без ответа: а кем чувствовал себя Игорь рядом со мной?

Я постоянно доказывала ему свою любовь.

Я оставила всё: семью, родителей, сестёр, чтобы быть с ним — разве не доказательство?

Выбрила висок, словно падшая девка — доказательство?

Всегда была рядом с ним, во всех пьянках, гулянках, дебошах. Доказательство?

Восхищалась его талантом, помнила все его мелодии наизусть, хранила его небрежные записи нот, сбегала вместе с ним в кабак, чтобы слушать, плакать, восторгаться его игрой и жарче всех хлопать в ладоши. Доказательство?

Останавливала от безумств, страдая сама — вечные синяки, ссадины, ушибы и разрывы, и ни единого слова укора. Это доказательство? Или нет?!.

А он? Он любил меня?

Не однажды я слышала шепотки за спиной: и неуравновешенная я, и недальновидная, и умом тронувшаяся, и что размениваю свою жизнь на человека, которому не нужна, который не любит и не ценит меня. А я не верила! Потому что хотела быть с ним, потому что любила!

И я любила бы его всякого – со шрамами или без, с глазами или без них…

Утро было трудным – мало сна, много работы, в итоге – ломота во всём теле, плохо открывающиеся глаза и тоска в желудке. Но жемчужную воду просить у Всёли не стала – не до того. На границе сна и яви мелькнула догадка, и я вскочила с постели и, как была, неодетая и неприбранная, помчалась в лабораторию – боялась забыть.

— Луковицы, луковицы… Луковички мои… — приплясывала я в одном пеньюаре и с нечёсаным гнездом на голове вокруг второй фляги, в которой покоилась матрица с волосяными луковичками из разных участком скальпа Лики.

Пересчитала. Пять видов волос. Проверила на сильном увеличении туники – большая часть луковиц цела и вполне жизнеспособна. Отлично! И, потирая руки и забыв про завтрак, я потребовала:

— Всёля, форма раны, положение на голове!

И вот передо мной голова. Лысая, в натуральную величину. Не очень похожа на Лику, но мне не портреты рисовать, а главное там и так видно – синим цветом отмечено поле поражения, россыпь пятен поменьше и совсем маленьких. Синий — это химический ожог. Он во многих местах украшен красными вкраплениями. Это уже порезы, следы от стекла.

— Всёля, сними выкройку поражённого участка и разверни.

Синее пятно будто соскользнуло с медленно вращающейся перед моими глазами головы, развернулось в кляксу с неровными краями.

— Разметь типы волос.

И клякса закрасилась в три разных оттенка. Я потёрла лицо, размышляя, как это красиво разделить на удобные три куска – к виску пойдут тонкие волосинки, это одна матрица, а вот два остальных вида… Я опять посмотрела на картинку.