Нат осёкся и махнул рукой.

— А, ладно, это вам знать ни к чему. Так давай уже, забирайся на телегу и на бедолагу этого глянь. Что-то дышит тяжело, как бы не помер. Их племя упрямое, до последнего будет делать вид, что держится. Держится, держится, а потом глядишь — на упокоище пора нести.

Хельдиг посмотрела с тревогой, и Шогол-Ву поспешил сказать:

— Со мной всё хорошо.

— Где ж хорошо, если умишка боги не доложили, — пробормотал Нат. — Ну, я сделал всё, что мог. Эй, Хельдиг, ближе подъедь, я сяду! Только вперёд хочу.

И шепнул так, чтобы слышал только Шогол-Ву:

— Во, а ты локти кусай.

Дочь леса подвела рогачей ближе, придержала, и он перебрался с телеги, ворча:

— И как ездить на таком? За рогами не уследишь, лучше бы все обломала... Эй, тихо, тихо!

Белый рогач замотал головой, замычал. Нат выставил руку.

— Гаэр не видит из-за повязки, не понимает. Нужно было мне сесть впереди!..

— Ну так сдёрнуть её, да и всё! Дай я уберу. Она теперь ни к чему, надеюсь, и дальше не пригодится.

Нат стянул тряпицу. Белый зверь испуганно скосил на него тёмный глаз, захрапел, переступая ногами. Седок почесал его между рогов, потрепал по шее.

— Во, видишь, я ему нравлюсь. Точно не хочешь на телеге прокатиться? — спросил он, обернувшись к дочери леса. — Нет так нет, дело твоё. Ну, едем!

Рогачи Хельдиг пошли неторопливо, забирая в сторону от дороги. Кивая головами, выбирали путь меж кустарников и жёстких трав, меж замшелых камней.

Тронул поводья и Йокель, и телега, покачиваясь, поплыла вперёд.

Упокоище было немалое — целая роща, где и тропу разглядишь не сразу. Когда-то сажали дубы, те привели юную поросль. Прижился здесь и низкорослый орешник.

Чтобы не потерять могилы, ветви украшали где лентами, где круглыми колокольцами, где подковами. Виднелся остов бочки вокруг ствола, на толстом суку болтался хомут, испорченный временем и непогодой — таким, видно, было ремесло покойников, и те, кто их хоронил, мудрить не стали. Уже, может, и не сажали на могилах новые деревца, а зарывали под старыми корнями. Куда сажать, если упокоище и так тянулось на целый полёт стрелы и подступало мало не к дороге.

Стояла тишина, как бывает в конце дня, когда Двуликий уходит и только свет его фонаря остаётся кромкой на холме, бледнеющей на глазах. Та пора, когда холм вот-вот остынет и потемнеет, когда засыпают зверь и птица.

Ветер, спавший у обочины, поднялся, встряхнулся, обошёл вокруг телеги. Побрёл следом, зевнул и побежал скорее. Нагнал старого охотника, поиграл с перьями в волосах и помчался дальше, за чёрным рогачом.

Нагнав и его, ветер прянул в рощу. Медленно, неохотно двинулись старые ветви, покачнулись колокольцы, но не зазвенели. Проржавели, должно быть.

Казалось, ветер ушёл совсем, заплутал на извилистых тропках, а то и уснул в подлеске, но он завыл издалека. Заплакал, и в зов его вплелись другие голоса, будто бы человечьи.

Рогачи Йокеля встали. Он хлестнул их и сказал плаксиво:

— Да что ж такое-то! Сил моих нет. За всю жизнь такого страха не терпел, как за один этот день...

Нептица подняла голову, сонно жмурясь. Посмотрела по сторонам, зевнула и вновь уткнулась в перья, не закрывая глаз.

Телега качнулась и двинулась дальше, но рогачи не спешили. Шли медленно и неохотно.

Шогол-Ву успел ещё услышать, как вскрикнул Нат, и ветер налетел, ударил грудью с размаху, забросал сором и мелкими ветвями. Поднялся свист и рёв — ничего не стало слышно кроме.

Йокель охнул и согнулся, прикрываясь руками. Рогачи ещё шли, отворачивая морды, боролись с ветром. Он утих на мгновение — показалось, все звуки в мире исчезли — и набросился снова.

Теперь ветер нёсся, как бурный поток, и хлестал то слева, то справа. Он лишал дыхания, бил и вертел. Вздыбил перья нептицы, а когда та встала, испуганная, затрепал её крыло, как парус.

— Ложись, Хвитт! Ложись! — велел запятнанный.

Он навалился, прижимая её ко дну телеги, а после выглянул из-за борта.

Рогачи Хельдиг свернули и теперь неслись к упокоищу. Казалось, ветер толкает их, пригибает травы, расчищая путь.

Нат почти лежал на шее белого зверя. Дочь леса кричала, но не только слова, а и сам голос нельзя было расслышать.

Чёрный зверь Клура поднялся на дыбы, завертелся. Старый охотник понукал своего испуганного рогача, но тот упирался, опуская голову.