— Значит, уходим! Уходим!..

Шогол-Ву вцепился в гриву. Рогач поскакал меж старых могил, поросших травами и кустарником, меж деревьев, что выпустили молодую поросль. Ветви стегали его по бокам. Нептица, крикнув протяжно, пустилась следом.

Они не успели уйти далеко. Там, где деревья росли не так густо, рогач захрапел, поднимая морду, и прянул в сторону. Шогол-Ву уклонился от его рогов, человек выругался.

Им наперерез выбежал, хромая, незнакомец, поднял руки. Молодой, встревоженный, светлоголовый. Бледный. Чёрные тени у глаз, щёки впалые, а лицо почти чистое.

— Я... — хрипло произнёс он. — Помогите! Помогите, люди добрые!

И тут разглядел седоков и попятился. Запнулся о холстину, разорванную криво, что тянулась за ногой. Сел на землю.

— Выродок!.. — прошептал, отползая. — Как есть, выродок!

— Во, — сказал человек упавшим голосом, — потревожили. С холма свалился.

— Да что ж это творится? — жалобно прохрипел незнакомец. — Может, сон это дурной?..

И он потёр лицо руками. Посмотрел на свои ладони, на потемневшие пальцы с чёрными ногтями, обломанными, в земле.

— Я говорил, — сказал Шогол-Ву. — Мертвецы ходят.

— Мертвецы?.. Нет, нет!.. Нет!..

Парень замотал головой. Дёрнул ногой, стряхивая холстину. Нептица прыгнула, играя, придержала, и полотно осталось под лапой.

— Нет, нет!.. Сон дурной... Я не мертвец! Не мертвец!.. Это всё жар...

Он поднялся наконец, шатаясь, и встал на краю разрытой ямы.

— Живьём похоронили... Ошиблись. А я живой!.. Живой, слышите вы? Живой!..

Хриплый крик разнёсся над могилами, пугая рогача. Белые глаза глядели жалобно, не веря.

— Тела не чую... Это ведь сон?.. Унна, разбуди меня, разбуди, мне страшно!

Нептица бросила драть саван, фыркнула, склонила голову набок.

— Ох, боги, простите, — зашептал человек за спиной Шогола-Ву. — Слово даю, из награды возьму лишь малость, чтобы путь оплатить, а всё остальное вам отдам! Ох, простите, не карайте!..

Он хлестнул рогача, направил его прочь, не выбирая дороги, и всё бормотал:

— Пощади нас, Двуликий, пресветлый! Трёхрукий, не отнимай удачу! Будь милостив, Одноглазый!..

Шогол-Ву сжал покрепче гриву, стиснул зубы, прикрыл глаза. Он тоже обратился к богам, но просил о том, чтобы на пути не встретились живые. Едва доставало сил держаться прямо, а когда спутник клонился и задевал спину, хотелось кричать.

— Зря... поспешил, — сказал он, когда почувствовал, что может говорить. — Нужно было отправить... его к богам...

— Да? И кому ты предлагал с ним отправиться, мне или тебе?

— Нож в сердце, и он бы ушёл. Куда он... такой...

— Какое сердце, если то душа бесплотная, умник?

— Я говорил про дитя... Ты не верил. Ашша-Ри тоже видела мертвеца. Мы говорили тебе...

Человек надолго умолк.

Они скакали по бездорожью, подмёрзшей серой земле, покрытой мёртвой травой старого года. Видные далеко, но и сами могли заметить погоню. Никто не гнался за ними.

— Так с чего мертвецам бродить? — наконец разлепил губы человек. — Это, может, из-за вас, выродков? То-то покойники рядом с вами поднимаются.

— Тот, у Жерновков, шёл издалека. За ним шёл Перст со своими людьми. Это не вина Ашши-Ри.

— А чья вина?

Нептица вскрикнула. Она уже отстала от рогача, выбилась из сил, но человек и не думал её ждать.

— Ну, тогда Запретный лес остаётся, — задумчиво сказал он. — Хватило же ума у Свартина и туда полезть. Ваше-то племя хоть и выродки, но к людям выходили, а те... Вот что мы о них знаем?

Дети леса и правда не покидали своих земель. Раудур, говорили, очертаниями походил на рыжуху, и Запретный лес лежал на её спине. Он граничил с Косматым хребтом, но дети тропы сторонились тех границ.

Распознать их было легко: видишь белые стволы — значит, дальше ходу нет.

Старшие запрещали, и всё-таки юные дети тропы нет-нет да убегали туда, где у холодного бока Стыни лес седел, где всегда, даже в безветренную пору, раскачивали голыми ветвями деревья, светлые, как белостволки, и крепкие, как дубы. Не было у них ни плодов, ни листвы, хоть когда приди. Кора — будто кто вырезал хитрые узоры.

Шогол-Ву ходил тоже, в первый раз ещё тогда, как был безымянным сыном племени. Когда его не звали знающим мать, и Ашша-Ри не сторонилась. Тогда она была на голову выше него и уже получила имя. Там, у белого леса, они стояли, закусив концы вплетённых в волосы перьев — верили, это убережёт от зла, — и всё равно было страшно. Никто не видел в тех местах ни зверя, ни человека, так откуда же брался страх?