— К Высокому Камню! И что, прям у камня стоять, а? Или где? Поселение-то не мало.

— Я не знаю.

Тётушка Галь призадумалась.

— Помогала я этому пройдохе как-то с одним делом, — сказала она. — Ну, как помогала — чем он занят был, знать не знаю и не хочу, а вот укрыться да пересидеть... Я в трактире местном комнату сняла, на окно ленту повязала, какую он дал. По этому знаку Нат меня и нашёл. Его снаружи ищут, а кто догадается посмотреть у старой женщины? Этому хоть бы что, отоспался, а как искать бросили, мы и ушли. Он в окно, а я по лестнице.

— Сделаем так, — сказал Шогол-Ву.

— Только вот что. Хельдиг, со мной пойдёшь, а то ведь у людей вопросов много, если слепая, да одна. Да ещё, может, искать меня теперь будут... А так платок надвину, авось глаз моих и не разглядят.

— Люди не будут рады дочери леса.

— А как они узнают? Мы ж и тебя прикроем. Ты вот скажи, тебя и по лицу били? Следы остались?

Дочь леса коснулась щеки ладонью, но не ответила. Может, сама не знала.

— Остались, — сказал за неё Шогол-Ву.

— Заметные или так?

— Заметные.

— Значит, будешь дочерью моей. Мужик тебя бьёт, вот, мы у камня идём просить, чтоб он добрее стал. А идём из Южного удела, всё поняла? Ну-ка, Дарен...

Тётушка Галь вздохнула.

— А, что там, мы ведь знаем, никакой ты не Дарен. Как звать-то тебя?

— Шогол-Ву.

— Я запомню. Назови-ка, милый, любое поселение в Южном уделе, чтобы не близко отсюда, но и не далеко. Чтоб поверили, что две дуры на своих двоих дошли.

— Плоские Холмы.

— Вот оттуда мы и будем. Только крюк дадим, а то кто ж нам поверит, если явимся по дороге от Запретного леса.

Поселение лежало меж двух рек, Стыни и Пламенки, у поросшего лесом озёрного берега. Стынь, неторопливая и холодная, рождалась в горах — говорили, тех самых, где сидит Белая дева, распустив косы. Но людям туда хода не было.

Пламенка шла голубой дорогой к морю, и к ней стекались границы четырёх уделов. Оттого на ночных берегах нередко горели костры, отражаясь в спокойной воде, а больше всего их было в пору жёлтых листьев.

Ягоды животворника, растущего здесь в изобилии, к первым холодам наливались цветом — алые капли. Издали казалось, угли всё тлеют и не могут погаснуть.

Камень, что дал имя поселению, стоял у леса — валун в два роста, не меньше. Выцветший, старый, побитый ветрами, снегом и водой. В трещинах поселился мох.

Говорили, из этого камня хотели вытесать первого бога. Долго спорили, кого выбрать, чтобы прочие не обиделись. И боги пришли сюда, и велели не трогать камень, а взять другие, поменьше.

«Мы не выситься над людьми хотим, — сказали они, — а глядеть в глаза, как равные».

И камень остался. Было это много жизней назад, и боги не возвращались, но люди верили: здесь они слышат мольбы, все пятеро. Оттого-то нет-нет да появлялись тут странники из иных краёв, и тропа не зарастала, и лежали подношения.

Путники далеко объехали поселение и остановились в полях, спешились. Тётушка Галь потянула с плеч платок, накрыла голову. Развязала узел другого, которым обматывала поясницу, и предложила его дочери леса.

— И одёжа небось расшита бусинами, а? — спросила она. — Если так, спороть бы.

Шогол-Ву отыскал в мешке нож. Он резал нити и собирал деревянные бусины в ладонь, зелёно-голубые, как вода над жёлтым песком, и бледно-синие, как холм в ясный день.

Дочь леса стояла послушно, отворачивая лицо.

— Ну, долго ждать? — проворчала тётушка. — Ох, а за комнату-то мне и нечем платить! Уж не помню, когда раковины в кармане звенели. Мне-то много не нужно: что выменяю, что соседи принесут, что Нат подбросит...

— У меня есть половина серебряной раковины, — сказала дочь леса глухо. — Хватит ли этого?

— Хватит, милая, хватит! А то ведь уж думала, не запустить ли руку в подношения. Богов гневить не хочется...

— Богам всё равно. Можно повалить камень, разбить все статуи, затоптать подношения — боги не обидятся. Им дела нет до глупых обычаев, придуманных людьми.

— Тьфу ты! Верь, милая, во что хочешь, а я буду верить в своё. Вот что, верёвку бы нам.

Шогол-Ву ссыпал бусины в мешок, отыскал верёвку, подал дочери леса. Она отчего-то не смотрела на него, опустила голову, укрыла лицо краем платка, а потому пальцы её всё проходили мимо. Он поймал её руку, вложил верёвку и свистнул, подзывая нептицу. Та рылась в земле неподалёку.