Пальцы лесной девы были холодны, как застывшая вода из ведра. Шогол-Ву чувствовал только этот холод, неприятный до боли, но самой боли почти не было.

Тёплая вода потекла, размачивая повязку. Не успела согреть, и ей на замену опять пришёл холод.

— На, держи полотно, — сказала хозяйка. — Будь прокляты эти двое! Чтоб им не докричаться до ушей богов...

— Боги не слушают, — сказала дочь леса. — Никогда не слышали. А скоро каждый забьётся в нору и будет молить, чтобы не услышали. Тётушка Галь, прошу... я прошу, убеди их мне помочь!

— Что я могу? Нат всегда жил своим умом. Бывает, даст обещание, а сделает по-своему. А сейчас, поди, и слушать не станет.

— Но ведь ты веришь мне? Веришь?..

— Ты болтай, а дело не бросай. Кто знает, сколько у нас времени. Нат вернётся, скажу ему, а что решит, то уж его воля. Он, вон, на Сьёрлиг задумал плыть, в мечтах уж там вино хлещет с местными бабами.

Дочь леса зачерпнула мазь, помедлила.

— Он не доплывёт. Боги проснутся, и никто не укроется от их гнева. Четырёхногий поднимет волны, и все корабли, все лодки...

— Ты перевязывать-то кончила? Двуликий, я чую, уже близко. А если ещё кто из Ока сюда заглянет? Ты, дева, не тех о помощи просишь. Этим бы свои шкуры спасти, а не с тобой возиться!

Хельдиг вздохнула тихонько.

— Почему их ищет Око? — спросила она.

— А это уж, милая, не твои заботы. Ты заканчивай, да не тяни, а я во двор выйду. Чует сердце, Балле пойдёт рыбу удить, тогда по пути непременно заглянет.

Хозяйка поднялась.

— Ох и ломит кости, но вроде отогрелась я, полегче стало. Уж потерплю как-то.

Она вышла медленно, опираясь на стену. Дочь леса проводила её взглядом и только потом взялась накладывать мазь. Пальцы двигались легко и странно, будто чертили узоры. Видно, обходили следы, оставленные плетью.

Шогол-Ву положил голову на руки, закрыл глаза, и на миг почудилось — он на Косматом хребте, а рядом Раоха-Ур. Он прыгал через лозу раздери-куста, они все прыгали, дети племени, и ни у кого сразу не выходило хорошо.

Им залечивали раны, но не жалели. Только у Раохи-Ур были лёгкие пальцы, и она всегда подгадывала, чтобы сесть рядом с ним. Может, поэтому он так слаб теперь. Думал, сумеет вытерпеть больше, но едва не скулит. А ведь это только плеть — не меч, не топор, не стрела...

— Я причиняю боль? — виновато спросила дочь леса. — Ещё немного...

Она взялась за полотно. Сжав зубы, потянула, с усилием оторвала полосу. Положила её невесомо, как будто кожи коснулось дыхание. Повела через грудь. Шогол-Ву выпрямился, чтобы ей было удобнее.

— Мотай туже, — сказал он. — Слетит.

Она старалась, но то ли боялась сделать больно, то ли не хватало сил — повязки лежали свободно. Шогол-Ву покачал головой, встал, выдохнул и сам принялся затягивать.

— Я поняла. Давай...

— Ты не умеешь. Отойди.

Дочь леса отошла послушно, замерла у окна, глядя в серый рассвет за мутным стеклом. Шогол-Ву закрепил повязки, что были на нём, оторвал ещё полосу. Самому не разглядеть, как мотать.

— Подойди.

Она подошла, помогла и даже затянула как следует. На щеке блестела влага, и дочь леса пыталась держаться так, чтобы Шогол-Ву не видел эту щёку.

Он видел. Он стоял и думал о повязке, не слетела бы. И ещё о женщинах. Дочери детей тропы не плакали. Если им что было не по душе, они доносили это словами или ножом. И задеть их могло только то, что всем понятно, а что случилось у дочери леса?

— Ты плачешь от страха? — спросил Шогол-Ву. — Веришь, что боги разрушат мир?

— Верю! Но я плачу не потому... я не плачу. Стой ровно.

— Ты голодна? Или что-то болит? Тебя били.

Она молча кончила мотать, помогла ему надеть рубаху, приготовленную хозяйкой, придержала куртку, а потом отошла к окну. И было бы на что смотреть — край холма и сарай.

Шогол-Ву пожал плечами и сел. Потянул к себе кружку. Отвар остыл.

— Э-эй, тётушка Галь! — донеслось с улицы. — Да улыбнётся тебе Двуликий!

— Да не оставит он и тебя, Балле!

— Что те двое, не обидели?

Голос звучал виновато.

— Сама понимаешь, ну, сказали, Ната ищут. Спросили, кто видал, кто слыхал — ну, мы ж не могли молчать, что ты ему вроде как не чужая, и если кто знал, то ты. Ну, понимаешь же, вроде как и смолчим, оно неладно выйдет, если те узнают, ну...

— Да брось, Балле! — весело перебила его хозяйка. — Я понимаю, вы иначе не могли.

— Так а ты знала, где он может быть, указала им? А то, ну, быстро они убрались, торопились так. Ко Взгорью, что ли.