И я быстро, пока он не успел среагировать, поцеловала его. Но реакция у него была молниеносная, он схватил меня за горло в тот же миг, когда я коснулась его губ своими. Хватка на секунду ослабела, наверное, он не ожидал такого поворота событий. Думал, что я нападу на него? Я воспользовалась его удивлением и снова поцеловала, затем в щеку, в шею. Словно своим теплом хотела отогреть эту мраморную статую.

Он сжал мое горло, но я не остановилась. Кем бы ни был мужчина передо мной, все чего я хотела — это его.

— Перестань, я же монстр… — шептал он чуть растеряно, но вместо того, чтобы остановиться, вдруг начал целовать меня в ответ. — Я же потеряю над собой контроль… а если ты пострадаешь?

— Вылечишь, — шепнула я и прижалась к нему, покрывая поцелуями его резкие черты. Как будто лидорианок пугают такие мелочи! В случае, если кто-то переходит грань, мы вполне можем этого человека просто убить.

В ту ночь убить мне его не захотелось. Он так и остался балансировать на грани нежности и грубости, страсти и ярости, сомнений и отчаянной жажды, но в любом случае, он избавился хотя бы отчасти своих шквальных эмоций. А я провела незабываемую ночь. Лучшую во всей моей жизни. Кажется, то, что я была в восторге, поразило его больше всего.

Мы лежали в постели, тесно прижавшись к друг другу, качаясь на волнах утихающей страсти так же, как наш корабль — на беспокойной поверхности моря. Его глаза снова приобрели фиалковый цвет, а черты лица смягчились. Я понимала, он — преподаватель, а я хоть и совершеннолетняя, но в свои тридцать выгляжу по человеческим меркам лет на пятнадцать максимум. А если верить отцу, то и по уму мне лет десять. Он пытался себя контролировать, но не смог. И сейчас, как только пройдет первая апатии и удовлетворения, он осознает или придумает свою вину. Чтобы этого не случилось, я крепче обняла его и вновь поцеловала в краешек губ.

Он тяжко вздохнул, но я не дала ему слова.

— Не смей! — глянула я в его фиалковые глаза. — Только попробуй после такой замечательной ночи начать говорить о своей вине, о моих страшных духовных травмах и о прочей дребедени! Я действительно рассержусь…

Меня перебил его смех, серебряный и чистый. Он некоторое время смеялся, затем взял мою руку и поцеловал ладонь.

— Я эмпат, — проговорил он. — Я чувствую твои эмоции, хотя и не могу пока их понять. Самоуничижительных речей не будет. Я еще сохранил немного гордости!

Всю долгую дорогу через северное море мы провели вместе. Я никогда не спрашивала его о том, кто он и что произошло, оставив прошлому эти тайны и наслаждаясь настоящим. В дни, когда море было спокойным, мы сидели на палубе и кормили с рук чаек, а в шторм запирались в каюте. Он рассказывал мне о магии, учил простейшим заклинаниям и первым из всех обнаружил, что я в них не нуждаюсь. Невербальная и беспредметная магия давались мне легко и просто.

Почти все в нашей семье владели тайными искусствами в той или иной степени, даже дети, поэтому я не чувствовала себя полной невеждой. Он рассказывал мне о магии эльфов, и всегда в такие моменты его накрывала волна грусти. Но и не говорить об этом он не мог. Мы копались в каких-то древних книгах на предмет интересных моментов и скрытого смысла. О практике на хрупком корабле речи и не шло, но и без магических спаррингов нам было чем заняться. И если дни проходили в спорах, беседах, совместных прогулках по палубе, то ночи — в пряной и сладкой темноте.

У нас находилось миллион общих тем и интересов. С первого дня, возможно, из-за того, что мы оба были эмпатами, между нами установилось полное взаимопонимание, почти телепатия. Ситуативный юмор перерастал в безудержное веселье. Мы улавливали в разговоре малейшие нюансы и аспекты, словно слышали не только слова, но и все недосказанное. Подчас я ощущала его удивление, словно он не до конца верил в происходящее.

В такие минуты я понимала — только моя импульсивность и эмоциональность позволила сломать между нами дистанцию в тот день. Наверное никто прежде не мог преодолеть эту вежливую и ледяную преграду, которая отделяла Натаниэля от окружающих. И если бы не мой порыв, пусть чуть глупый и дерзкий, мы бы могли никогда так и не сблизиться с этой удивительной личностью. Иногда я с холодом в сердце думала о том, насколько он был одинок все эти годы, насколько сильно жаждал любви, тепла, общения, понимания — и никогда не находил. А может, и не позволял себе искать.

Мы много говорили о доме, когда оба слишком уставали перед рассветом для того, чтобы уснуть. О потерянном доме, любимом, но утраченном. О его эльфийских садах и моих мраморных башнях, о дремучих лесах и теплом море.

Тогда, на корабле среди бушующего северного моря, мы с Натаниэлем были счастливы. И за два дня до прибытия в порт, откуда до Академии уже рукой подать, учитель разбудил меня на рассвете. Он легонько провел рукой по моей щеке и загадочно улыбнулся. Затем протянул мне украшенный драгоценными камнями маленький ларец. Я даже ахнула, залюбовавшись сложным узором на крышке, переплетением серебра, золота и самоцветов. Поистине чудесная вещь, жаль люди таких так и не научились делать.

— Открой, — улыбнулся Натаниэль. Видимо, я надолго увлеклась разглядыванием наружной отделки ларца.

Я откинула крышку. На голубом бархате покоилось ожерелье. Серебро словно светилось лунным светом, а нежные переливы цвета в камнях завораживали. Сложная фигура, напоминающая диковинный цветок, косые лучи восходящего солнца, древняя руна — я не знала, как охарактеризовать эту вещицу. Она была прекрасна.

Понимаете, я принцесса. Я привыкла к дорогим и красивым вещам, я не раз и не два водила караваны и торговала. Я точно знаю, что хорошо сделано, а что нет, словом, разбираюсь во всех разновидностях ювелирных украшений. Но такого видеть мне еще не доводилось.